Новое назначение (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Так вот, сам ты мешок на заборе, а для меня автомобиль выделен! — торжествующе сообщил Виктор.

Автомобиль, это правильно. Чапаев, насквозь сухопутчик, тоже не на коне скакал, а авто предпочитал.

Мы вдоволь наслушались агитаторов, через одного повторявших фразу о неизбежной победы Мировой революции, о загнивающем трупе мирового капитализма и о польских пролетариях, ожидающих освободителя — Красную армию. Еще немного — сам начну во все это верить.

— Володь, — отвел меня в сторону комиссар. Оглядевшись — не слышит ли Анна, попросил: — Ты о девчонке позаботься, если что.

Дурак ты Витька. Можно подумать, что сам бы до этого не додумался. Но если Спешилова убьют, поймаю товарища Тухачевского и пристрелю, и пусть потом меня судят. Придумаю, в чем его обвинить, ежели что. Лучше бы будущего красного маршала пристрелить еще до начала операции, а на его место поставить кого другого, например, Фрунзе, но теперь уже поздно. Но вслух сказал:

— Вить, не беспокойся. Только, — виновато развел я руками. — Сам понимаешь: я сегодня в Архангельске, а завтра еще где-нибудь. Но не переживай — сам не позабочусь, другим накажу. Иди лучше, с Анькой целуйся, пока время есть.

Наконец, паровоз тронулся, увозя с собой и коней, и людей, а мы пошли пешком на Ярославский. Проводив Анну, ставшую теперь не просто моей подчиненной, а женой друга и сдав ее Никите Кузьменко, отправился на Лубянку. У меня оставались еще кое-какие дела, касающиеся организационной работы, а потом нужно возвращаться в Архангельск, снова тянуть лямку начальника губчека. И хорошо, кажется, в Москве, и Наталья рядом, но я почему-то заскучал без дела. Как-никак, пережил два серьезных совещания, где выступал в роли мальчика для битья, пусть и потенциального.

Пока шел, думал — почему бы мне не отдать бумаги, где я обосновываю будущие идеи товарища Ленина, Елене Дмитриевне? Стасова — женщина умная, и разобраться, в чем преимущество продналога перед продразверсткой, вполне могла. Почему не стал использовать в качестве посредника Наташу, это понятно. Терпеть не могу смешивать личное и рабочее. Да и она женщина с норовом, могла бы что-то не то подумать. Но, самое главное, я за нее просто боялся. Если автор записки, то есть я, попаду в немилость, то зачем подставлять Наташу? А Стасова ничем не рискует. Может, остановило, что сама секретарь ЦК явственно давала понять, что разделяет, где личное, а где служебное?

Но в конечном итоге я пришел к выводу, что поступил правильно. Пусть вначале с моей идеей познакомится Архангельский губисполком и губком, а потом, в соответствии с правилами, мы выдвинем нашу идею «наверх». Не может так быть, чтобы кто-то из вышестоящих уже не начал задумываться о смене внутриполитического вектора.

Стало быть, решить все дела, и в Архангельск. Да, вчера Елена Дмитриевна сказала, что Дзержинский приехал с фронта, что означало — подписывать штатное расписание придется у самого Председателя ВЧК, а к нему на прием еще надо попасть. Да и показываться лишний раз на глаза Большому начальнику вовсе не хотелось. Покажешься, чем-нибудь озадачат. Может, Ксенофонтов и подпишет?

Когда шел по коридору второго этажа, услышал:

— Володя! Владимир Иванович!

Батюшки-святы! Правильно говорят, что гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойтись могут.

Скоро мы уже обнимались с Николаем Харитоновичем Есиным — моим первым начальником из Череповца.

— Ух ты, какой красавец! Повзрослел, в плечах раздался, — полюбовался мной мой бывший начальник, потом обратил внимание на орден: — Еще и «краснознаменец». Горжусь.

Я скромно потупил очи, а Николай Харитонович вздохнул:

— У нас, кроме тебя, из орденоносцев только Саша Павлов. Ты же вроде, дружил с ним?

Еще бы не дружил. Сашка Павлов стал моим другом, настоящим, вроде Витьки Спешилова. Если он тоже орденоносец, то молодец! Но из-за вздоха бывшего начальника я почувствовал неладное.

— А что с Сашей?

— Он же на Восточном фронте служил, артдивизионом командовал. Под Стерлитамаком их колчаковцы окружили, так Павлов приказал подчиненным в плен сдаваться — простых красноармейцев не трогали, а сам подождал, пока к нему подойдут, и пушку взорвал, и белых. Ну и себя тоже. Кажется, в ящик со снарядами гранату бросил. А орденом его посмертно наградили, в Череповец описание подвига прислали. Мы-то поначалу хотели, чтобы и тело привезли, а какое там тело? Небось, одна воронка осталась.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

К горлу подкатил комок, и я сумел только выдавить:

— Ясно.

— Владимир Иванович, а ведь мы тебя тоже похоронили, — между тем сообщил Есин.

— Как это, похоронили? — удивился я.

— Я прошлой осенью в Вологде был, на совещании, — пояснил Есин. — Начальник особого отдела шестой армии сказал — вот, мол, англичане в концлагере вашего земляка замучили, вечная ему память. Тетка твоя, небось, по тебе панихиду справила.

Тетка? Ах, да. Я почему-то не вспоминаю тетку Степаниду, которую считаю не родственницей, а, скорее, первой квартирной хозяйкой, но для нее-то Володька Аксенов — родной племянник. Правда, из квартиры тетушка меня выперла, а почему, я так до сих пор и не понял.

— Привет ей огромный передавайте, — улыбнулся я. — Скажите: жив, мол, здоров ее Вовка, просил кланяться. Как война закончится, в гости приеду. Что там у нас еще нового? Председатель губисполкома все еще Иван Васильевич?

— Сейчас Гуслистов управляет. Тимохин на фронт уходил, добровольцем. Осенью девятнадцатого у нас партпризыв на Юденича объявили, все мы: и чека, и милиция, и губисполком под Петроград ходили. Под Колпиным ситуация хреновая cложилась, образовался зазор между полками и эту дыру нами заткнули — чекистами и коммунистами. Половина, если не больше, погибла. Таврин — ты его помнишь, нет? В плен попал, так его повесили. Тимохина тоже там ранило. Полгода в госпитале, сейчас на костылях, губземотделом управляет. Хотели его обратно в председатели губисполкома, но он товарищ упертый — мол, нет, не стану другого подсиживать.

Да, очень похоже на Тимохина. Возможен ли в будущем такой вариант, чтобы губернатор области добровольцем ушел на фронт?

— Я как с фронта вернулся, чекистов с бору по сосенке собирал, пришлось Питеру кланяться, чтобы людей прислали, — посетовал Есин. — У нас кто на Юденича не ушел, того на Деникина послали.

— Да уж, и у нас так же, — кивнул я. — С людьми просто беда, все война сжирает.

— Ты сам-то теперь где? — поинтересовался Есин. — Обратно не хочешь? У меня должность заместителя свободна.

— Так, вроде, я тоже при деле. Мы, Николай Харитонович, теперь коллеги. Я же нынче начальником Архангельского губчека служу.

— Ну ничего себе! — присвистнул Есин. — Это же две Франции будет. А я тебе должность зама предлагаю.

— Франции франциями, а людей у меня в губернии в два раза меньше, чем у вас, — вздохнул я.

— Ну, скажешь... скажете тоже, — хмыкнул Есин. — Архангельск — это имя, это город, а что такое Череповец? Спроси кого, он и знать не знает, где такой город есть.

Эх, Николай Харитонович, не упомню, дожил ты до шестидесятых годов, когда Череповецкий металлургический завод прогремел на всю страну? Про двухтысячные уже не говорю.

— Вы сами-то, по какой надобности здесь? — спросил я. Может, совещание начальников губчека, а я и не в курсе? Непорядок, однако. Но все оказалось проще.

— Мне новые штаты губчека утвердить надо, удостоверения на личный состав получать, — пояснил Николай Харитонович. — Раньше губчека находился в полном подчинении губисполкомов, а теперь все Москва решает. Бюрократию поразводили, хоть стой, хоть падай. Теперь каждую мелочь с Москвой согласовывать приходится.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Ишь, и дела у нас, у начальников, схожие, и проблемы те же. Людей нет, финансирования не хватает, бюрократия. Каждый чих с Москвой обсуждать надо.

Хм, а ведь получается, что и мне для моих орлов пора новые удостоверения заказывать. Но это уже после того, как штатное расписание утвержу.

— Когда обратно-то, Николай Харитонович? Если что — могу вас до Вологды подкинуть, — предложил я.