Шайтан Иван 6 - Эдуард Тен

— Башкой не мотай, Хряк, а то отвалится, — предупредил я.

— Ах ты, гнида… — слабо выругался он, увидев меня.

— Сникни, Хряк. Аль мало получил? Не буди лиха. Так что насчет еды, ваше благородие, надумали? — спросил Крох.

— Делай, Крох, — тихо выдохнул я.

— Чиж, кликни Федота.

Чиж подошел к двери и принялся колотить в нее что есть мочи, выкрикивая хрипло:

— Федот!.. Эй, Федот!

Минут через пятнадцать щелкнуло маленькое оконце.

— Чего разорались? — пробурчал тощий надзиратель.

— Федот, его благородие тебя спрашивать изволит, — пояснил Чиж.

— Чего угодно, ваше благородие? — обратился ко мне Федот.

— Скажи-ка, любезный, что на ужин могу себе позволить?

— Ну… хлеб, мясо, курицу, кашу, какую в духане сыщется. Пива, разумеется.

— Вина? — добавил я.

— Вина не положено, ваше благородие, — ответил он твердо.

Меня рассмешила такая постановка: все прочее можно, а вино — нет.

— Да и дорого оно, — добавил Федот. — Так чего изволите?

— Вот что, Федот. Давай хлеба на четверых — и белого, и ржаного. Мяса, без разницы какого. Две курицы. Пива на всех. И мне — пару бутылок вина.

— Ого! А деньга-то есть, ваше благородие?

Я достал из кармана двадцать пять рублей ассигнациями. Сунул купюру Чижу. Тот протянул в окошко. Федот внимательно осмотрел бумажку.

— Добро, ваше благородие, исполню.

— Да еще, Федот. Поменяй парашу на чистую. Свечей принеси. Посуду. Воды хорошей. Окошко оставь открытым — проветрится, а то дышать нечем.

— Ладно, сделаю. Только не шибко выйдет.

Мы замерли в томительном ожидании ужина. Наконец — скрежет ключа, лязг засовов. Дверь со скрипом распахнулась. Мелкий, зачуханный мужичок внес кувшин воды, сменил парашу и поставил на пол две толстые горящие свечи. Камеру залил свет. Дверь захлопнулась, засовы задвинулись с тем же скрежетом.

— А вы что, на полу едите? — поинтересовался я.

— Нет, стол имеется, — Крох кивнул Хряку.

Тот принес две сколоченные доски и водрузил их между нижними нарами. Чиж поставил на импровизированный стол свечи. Мы смогли разглядеть друг друга при свете.

— А вас за что, ваше благородие, в тюрьму? — осторожно спросил Чиж.

— Оно тебе надо, Чиж? Лишние знания — лишние горести, — отмахнулся я.

— Верно сказано, — вздохнул Крох.

Я завернулся в бурку и лег на нары. Все молчали, лишь Хряк временами кряхтел и ворочался. От голода у кого-то изредка гулко урчало в животе. Наконец — знакомый шум отпираемой двери. Ожидание кончилось.

— Принимай, сидельцы! — пробурчал Федот.

Чиж с Хряком перенесли тяжелую чашку, две полные корзины, большой кувшин и бутыль.

— Эй, сидельцы! Посуду да корзины — чтоб целыми вернули! — напомнил Федот, прежде чем запереть дверь.

В камере повис густой, аппетитный запах жареного мяса и свежего хлеба. Все уставились на еду, но не прикасались, глядя на меня.

— Хряк, ты что, обиделся на меня, что ужинать не будешь? — спросил я с деловой серьезностью.

— Чего это? Я не в обиде! — забеспокоился Хряк.

— Шучу. Чиж, давай, руки помой и дели на пайки. Хряк, полей ему воды, да и сам умойся.

Совершив наскоро омовение, они стали выкладывать провизию на стол.

— Ваше благородие, ножик дадите? Порежу, сразу верну, — попросил Чиж.

Я протянул ему огрызок ножа, а себе достал маленький за сапожный.

— Эх, мать честная… Красота… — завороженно пробормотал Чиж, глядя на нож.

— Ты давай, режь, а не пяль зенки! — раздраженно рявкнул Крох.

Крох разлил пиво, а я налил себе вина.

— За знакомство, ваше благородие! — сказал тост Крох. Я улыбнулся в ответ и отпил глоток.

Хряк и Чиж ели торопливо, с жадностью, будто опасаясь, что у них отнимут их пайку. Крох, как и я, ел неторопливо.

— Чиж, ты чего так торопишься? Подавишься ненароком. — усмехнулся я. — Не торопись, никто не претендует на твою пайку. Кушай и получай удовольствие.

И вот в нашу камерную идиллию ворвался шум открываемой двери. На пороге стоял полковник Лукьянов и Федот державший масляный фонарь. Лукьянов, увидевший открывшуюся картину, воскликнуть удивлённо.

— Однако, Пётр Алексеевич, что празднуем? — и посмотрел на охранника.

— Так, это, господин полковник, его благородие попросили. — Смутился фельдфебель, — господин ротмистр сказали не ущемлять и присмотреть. Вот потому и получилось так.

— Ладно, фельдфебель, в этом случае прощаю нарушение. Ну, что на выход, ваше сиятельство. — пригласил Лукьянов прикрывая нос платком.

Я поднялся и, собрав вещи, пошёл на выход. Мои сокамерники дружно встали.

— Крох, подойди. — сказал я глядя на него. Он подошёл и встал рядом. Вложил ему в руку десятирублёвую ассигнацию.

— Извини, больше нет. Прикупите еды.

Он внимательно посмотрел мне в глаза.

— Благодарствую, ваше благородие. Ежели в городе возникнет замятня с честным народом, скажи, что Крох за тебя слово держать будет.

— Свои дела решаю сам. — жёстко ответил я.

— Оно понятно, но мало ли, как в жизни случается, ваше благородие.

— Что ж, благодарю. Прощай честной народ.

— И ты прощевай, ваше благородие. Звиняй, ежели что не так. — проскрипел Хряк.

Я вышел из камеры.

— Ну и смердит от вас, Пётр Алексеевич. — поморщился Лукьянов.

— Что поделать, такова жизнь, без прикрас и ретуши.

Глава 3

Княгиня Оболенская сидела в глубоком кресле гостиной, вся кипящая от обиды и раздражения. Весь день напрасного ожидания! Вся душа её была переполнена негодованием и жгучей обиженностью. Но, как назло, воспоминания о прошедшей ночи не давали покоя, навязчиво возвращая её к тем сладостным, опьяняющим минутам, что подарил ей граф. Никогда прежде — Никогда! — ни с одним мужчиной она не испытывала ничего подобного. Она даже представить не могла, что такое возможно. И вот этот… негодяй, подлец (а кто же ещё?), не просто мучает ее своим отсутствием — он даже не снизошел прийти, не бросился к ее ногам, умоляя о близости! Обида сдавила горло, подступила к глазам жгучими слезами. Констанция не замечала, как они, горячие и соленые, бежали по ее лицу, оставляя влажные дорожки на щеках.

— Ну и пусть! — прошипела она сквозь зубы. — Он еще пожалеет! Будет молить, будет ползать у моих ног… и…

Мстительные картины одна за другой вспыхивали в сознании. Но