Рыжий: спасти СССР - Валерий Александрович Гуров

прошлом. Умер в одиночестве, так что наслаждался теперь любым общением, даже ссорами с отцом. Потому меня даже немного забавляло наше общение, но давать какие-то надежды на серьезные отношения, я Тане не собирался. Ну не хочу я обижать девчонку, она то ни в чем не виновата. Умница, красавица. Другое дело, что прямо сейчас у меня голова забита Дмитрием Николаевичем.

Да и розовые очки с нее снять надо. Чем больше тяну, тем дольше девчонка будет сопли на кулак наматывать. Грубить Тане я не хотел, но сейчас придётся-таки повести себя по-хамски, чтобы оттолкнуть.

— Такси! — выкрикнул я, выставляя руку.

Мимо проезжала желтая «Волга», и я быстро принял решение.

— Садись! — сказал я, настойчиво направляя Таню в остановившуюся машину.

— Но… чувак, ты чего? — опешила блондинка.

— Шеф, держи трешку, завези, куда скажет! — сказал я, передавая довольному водителю три рубля.

Так-то за три рубля можно было проехать весь Ленинград по диагонали. Так что таксист не в накладе, это точно. А вот я потратил три рубля. Где еще взять эти рубли, но так, чтобы не нарушать закон? На работе? А сколько платят молодому преподавателю в ПТУ? Сто двадцать рублей хоть есть? Отец мой получает и пенсию, как полковник в отставке, и зарплата с «кандидатскими» — в общем и целом получается больше полутора тысяч рублей. И это… Много, очень много.

Думал я, что Дмитрия Николаевича Некрашевича дома не будет, где-то даже надеялся на это, но нет. Свет в оконце сообщал, что парторг на месте. И я решительно вошел в парадную, поднялся на третий этаж пятиэтажного дома. Дверной звонок сообщал, что тут живет необычный человек, это даже лучше, чем обитая кожзамом дверь. Звонок сразу бросается в глаза, большой, модный. Может, даже птичкой сейчас зачирикает, или… о нет… мелодиями?

Я нажал на звонок и разочаровался — мелодий не было, птички не пели, но звонил он всё-таки необычно, как большой церковный колокол, если слушать издали.

— Ты? Вы? Что надо? — полный, невысокого роста мужчина вышел на лестничную площадку.

Я и раньше имел неудовольствие лицезреть Дмитрия Николаевича. Куда было без него. Парторг, как-никак, пусть и полуосвобожденный, когда выполнял еще и работу профессора марксизма-ленинизма. Пусть мой отец был завкафедрой марксизма-ленинизма, но влияния Дмитрия Николаевича Некрашевича хватало, чтобы указывать и самому ректору — всё же парторг, напрямую общался с партийным городским руководством.

А выглядел, как очкастый алкаш в запое. Нет, такими упитанными пьянчуги не бывают. Майка-алкоголичка, треники с протертыми коленками, правда, вот халат был шелковым и дорогим.

— Поздравить пришел вас, Дмитрий Николаевич, со светлым апрельским праздником, — солгал я.

— В институт недосуг прийти? Все, иди… Отцу привет! Скажи, чтобы фурнитура была, а то…

— Стенки не будет, — перебил я наглого кругляша.

Некрашевич уже повернулся к двери, оказавшись спиной ко мне. Так он и замер.

— Чего? — спросил Дмитрий Николаевич, не поворачиваясь.

— Стенка, югославская…

— Тихо, — парторг резко повернулся и даже попробовал взять меня за отворот пиджака, но я сделал шаг в сторону, и явно нетрезвый Дмитрий Николаевич опасно покачнулся.

— Я так понимаю, что вы приглашаете меня зайти в квартиру? Хорошо, правильно, пойдёмте, а то соседи еще чего лишнего увидят! — сказал я и первым переступил порог дома.

Я зашел. Моментально стало понятно, что югославская стенка явно была предназначена не для самого парторга. «Упакован» — вот такое слово всплыло в голове. Все тут было: и стенка, причем очень внушительная и, вроде бы как, из красного дерева, телевизор «Грюндик» и бобинный проигрыватель, новая мебель. Ладно, пусть так. Он должен получать зарплату даже больше моего отца, ну а знакомств имел куда как больше, чем Аркадий Борисович Чубайсов. Но стенка… Он же вымогал взятку, как это ни назови.

— Мне твой отец уже говорил, что ты чудить начал. Что ты хочешь от меня? Мало я уже помогал? — говорил парторг.

— У нас гости? — из кухни, а откуда еще, выплыл танкер, полностью загруженный, но не нефтью, а калориями.

Жена? Мне даже захотелось пожалеть Дмитрия Николаевича. Он-то пухлый, но низкий. Она — толстая и высокая. Как у них вообще это?.. Как они супружничают? Представил, вздрогнул.

— Ниночка, это мой студент, — елейным голоском сказал Некрашевич.

— Нечего работу на дом брать, — отчитала супруга Ниночка, и про меня «танкер» не забыл. — А вам, молодой человек, нужно больше такта и воспитанности, а не в праздник без приглашения заявляться.

— Учту, — сказал я, на что «танкер» хмыкнул и превратился в ледокол, протиснувшись мимо нас с Некрашевичем, стоявшим в коридоре.

— Так что, Анатолий? — спросил меня парторг, замерший и провожавший взглядом свою жену.

Правду пишут в Писании: каждой твари по паре. Смотришь на этих твоих: твари же, но в паре!

— Я отказываюсь от блата! — решительно заявил я.

— Ты не маленький мальчик… Забыл, что это я отвадил от тебя милицию? Фарцой еще занимаешься? — Дмитрий Николаевич взял паузу, с насмешкой посматривая на меня — ожидал, тварь, что я начну сдавать заднюю.

— Не было такого. Вы, Дмитрий Николаевич, что-то напутали. И как так вышло, что парторг института не отреагировал и вовремя не сообщил, что молодежь занимается противозаконной деятельностью? — я ответил ему откровенно смеющимся взглядом. — Этого же не могло случиться.

— Ну-ну… — поиграл желваками Некрашевич. — Если всё сказал, то ты свободен. Я посмотрю твой диплом, нужно же понять… И, кстати, ты слышал, что к нам разнарядка пришла — в ПТУ отправить специалиста, да получше? Даже не знаю, кого… Или знаю… Подумай, и уходи!

— ПТУ? И там есть жизнь. Всего доброго вам! — сказал я и вышел за дверь.

Глава 2

Первомай — как много в этом слове для советского человека слилось, как много в нем отозвалось! Праздник труда, весны, ещё один этап для подведения итогов трудовой деятельности, с неизменно твердым взглядом в светлое будущее! Нет ещё оголтелых Дней города с пьянками, гулянками и драками…

А, нет — что-то похожее и на Первомай бывает. Но несмотря на почти вседозволенность, случается редко. Не может же быть что-то идеальным, червоточинка всегда найдётся. А ведь можно было даже в парках расстелить какое-нибудь полотенце поставить бутылку беленькой, пшеничной или столичной… Женщины неизменно собирали с собой в кастрюльки