Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — король

Ознакомительный фрагмент

Наступило короткое молчание, в кабинете повеяло холодом. Может быть, это и тайна, но двое из самых сильных монахов однажды отправились за стену и там исчезли, не подав о себе вестей.

Когда спустя дни отправили целую группу на их спасение, вооруженную до зубов, из той группы вернулся только один, приполз обгорелый и умирающий, успел сообщить, что те сверхмогучие братья не погибли, а перешли на сторону Зла.

Это было так дико и невероятно, но поверить пришлось, потому отцы Храма в страхе запечатали вход самыми крепкими святыми молитвами, а потом с каждым годом укрепляли как этот вход, так и стены на всех нижних этажах.

Отец Ромуальд наконец сказал резко:

— Не может такого быть!

Я повернулся к священнику, у которого манеры викинга лезут из всех щелей.

— Почему?

— Оба знают многие из наших тайн, — проговорил он, щеки на глазах побледнели и ввалились, подчеркивая выступающие скулы. — Это было бы крахом многих наших... Брат Александро к тому же помогал отцу Кроссбрину усиливать святую защиту стены... Он знает о ней слишком много.

Отец Кроссбрин поджал губы, глаза из-под нависших бровей метнули молнию.

— Знаете ли, — проговорил он сухо, — брат паладин наговорил слишком много невероятного. Тем более брат Сигизмунд, которому мы верим свято, подтвердить не может.

— Сигизмунд был без сознания, — пояснил я. — Временно. Но весьма.

— Тем более!

Они заговорили между собой, я ощутил нарастающий гнев, опять все утопает в бессмысленных дискуссиях.

— Отец Кроссбрин, — сказал я медленно и сквозь зубы, — а могу ли я поинтересоваться...

Он ответил враждебно:

— Сделайте милость.

- Если я правильно понял того черного монаха, — сказал я, — брата Александро... так его зовут?., он был, если верить его поганым словам, вашим ближайшим и доверенным помощником?

Он отрезал с неприязнью:

— Всего пару месяцев! И что?

— Да так, — ответил я. — Он говорил про какой-то камень в стене.

Он насторожился, сказал резко:

— Что вы плетете? При чем тут камень?

— Если его вытащить, — пояснил я, — а то слишком уж расшатался... можно в нише что-нибудь поискать... Сейчас попытаюсь вспомнить, где этот камень, по словам черного монаха. И что там спрятано...

Его лицо разом побелело, он почти прошипел:

— Умолкните! Это не имеет никакого отношения к разбираемому делу.

— Точно, — согласился я, — это я так просто. Поэтическая метафора. Есть во мне такое возвышенное. А вы точно стихов в вашей очень далекой молодости не писали?.. Может быть, стеснялись и прятали от глаз старших братьев?.. За камнем в стене?

— Брат паладин...

Я прервал:

— Как я понял, вы хотели сказать, что верите моим словам истово и безоговорочно, но скромность вам мешает признать это открыто и вот так у всех на виду?

Аббат, отцы Ромуальд, Мальбрах, Ансельм и все остальные смотрели на Кроссбрина с недоумением, а он, тяжело вздохнув, произнес сломленным голосом:

— Да, после тщательного размышления я пришел к выводу, что брат паладин говорит правду. С той стороны нашу защиту ломали бывшие наши братья Александро и Серекд, некогда продавшие души дьяволу. К счастью, брат паладин каким-то образом сумел их...

— Обезвредить, — подсказал я.

— Да, обезвредить, — согласился он с неохотой. — Надеюсь, навечно. Так что наш Храм в безопасности.

Отец Ромуальд покачал головой, лицо его оставалось озабоченным.

— Вряд ли. Вы это знаете, отец Кроссбрин.

— На долгое время в безопасности, — уточнил отец Кроссбрин. — Достаточное для.

Я пошевелился, они посмотрели на меня, я сказал мирно:

— А вы учитываете, что там на Дне тоже знают о Маркусе? И готовятся по-своему?

Отец Ромуальд спросил с настороженностью:

— Конечно, готовятся. Но вы знаете, как?

— Есть намеки, — ответил я. — Они хотели бы уничтожить вас всех до прилета Маркуса. Чтобы потом не гоняться за каждым в отдельности по всем ору-иненным землям.

Отец Форанберг, дотоле молчавший, прогудел мрачно:

— Значит, у нас остаток зимы и весна.

— Но это не значит, — напомнил я, — что ударят в последний день. Удар будет нанесен, когда расшатают защиту. А это может быть и завтра.

Отец Ромуальд буркнул:

— Хорошо, хоть не сегодня вечером.

Сигизмунд, дотоле скромно помалкивающий, сказал чистым ясным голосом:

— Это точно не сегодня. Там остались одни рабочие.

Наступило долгое молчание, наконец отец Бенедерий словно очнулся от глубокого сна или обморока, вздохнул и проговорил слабо:

— Хорошо, брат паладин! Если у присутствующих нет серьезных вопросов, попрошу братьев отвести вас в келью и обеспечить отдыхом. Смотритесь вы весьма... измотанным.

— Еле на ногах держусь, — признался я. — Что поделаешь, возраст... Это Сигизмунду хорошо, на целых две недели моложе!

Глава 3

Монахи окружили нас тесной группой, но Сигизмунда вскоре утащили в другую сторону, а меня провожали до самой кельи. Я заметил и отца Кроссбрина, но тот идет в сторонке, всматривается в меня достаточно встревоженно, стараясь не показывать виду, что взволнован, но когда монахи распахнули передо мной дверь, сами оставшись в коридоре, он неожиданно шагнул за мной следом и плотно закрыл за собой.

Я с любопытством всматривался в его лицо. Он старается выглядеть как всегда сурово и непреклонно, однако сейчас на лице сильнейший стыд и вполне понятный страх.

— Брат паладин, — произнес он настолько тихо, что даже самые чуткие уши по ту сторону двери ничего не уловили бы.

— Отец Кроссбрин, — ответил я с подчеркнутым равнодушием.

— Брат паладин, — сказал он еще тише, — я хотел спросить...

— Спрашивайте, — ответил я со всей любезностью.

— Я только хотел узнать, — проговорил он с трудом, — тот черный монах... продавший душу...

— Брат Александро?

— Да, — почти прошептал он, — что-то еще говорил?

Я отошел к противоположной стене, отец Кроссбрин покосился на дверь и с облегчением последовал за мной.

— Ничего особенного не сказал, — ответил я с небрежностью урожденного аристократа, у которого предков больше, чем у стегоцефала позвонков в хвосте. — Что мне нравится в монастырских уставах, так это понимание натуры человека. Не находите?

Он пробормотал:

— Ну, это есть...

— Нельзя, — сказал я, — без отдыха карабкаться к сверкающей вершине... Те, кто сгоряча вписал такое в устав, уже разбежались, а их монастыри закрылись. Не так ли?

Он ответил осторожно:

— Энтузиазм часто выгорает быстро. И вообще... на гору нельзя подниматься бегом.

— Абсолютно верно, — согласился я. — Мне тоже, знаете ли, необходимо личное пространство, когда за мной никто не подсматривает... Нет, женское платье не надеваю, но ковыряюсь в носу, чешу то жопу, то гениталии. Это ж такое удовольствие... что, даже не пробовали? Но, увы, в эти моменты я недостаточно величественен и не совсем прекрасен. Сам чувствую, возвышенности и одухотворенности чуточку недостает в моем благороднейшем облике! Потому не хотелось бы, чтобы видели подданные... Главное, какие мы на людях, в обществе, а также, кто бы подумал, важно еще то, что говорим и делаем. Все остальное — тлен и суета. Доброй ночи, отец Кроссбрин!

— Ночи доброй, — пробормотал он несколько ошарашенно, но в голосе звучало огромное облегчение. — Спасибо, брат паладин.

— Все мы люди, — ответил я напыщенно и с ликованием, проводил его до двери и сам распахнул перед ним. — Когда Господь был моложе и нетерпеливее, потоп насылал, города жег, а теперь уже старый и мудрый, понимает, все грешные, и либо всех перебить, либо позволить самим шаг за шагом бороться со своими слабостями, они же как бы грехи... Так что идите, отец Кроссбрин, идите, идите... Ах да, и не грешите в крупном.

Он не вышел в коридор, а выскользнул, совсем непохожий на того надменного и всевластного приора, каким я его знал до похода к нефилимам.

Около часа лежал на узком ложе и чувствовал, как из тела медленно уходит, словно испаряется, усталость. И хотя организм давно восстановился полностью, однако это другая усталость, я бы назвал ее усталостью души, если бы сам не ощетинивался, слыша подобные высокопарные слова от других.

Бобик дважды исчезал из кельи, один раз услышав какой-то шорох, другой раз просто наскучило лежать. Это человеку никогда не наскучивает такое важное дело, а я все-таки в базе, как все, и потому хорошо, что человека судят не по базе.

Я начал думать о том, что меня ждет после того, как покину Храм Истины, тело расслабилось, я ощутил то самое тепло, что приходит перед сном, вдруг келья исчезла, вокруг меня уже странный лес в глубоком снегу, слишком толстые деревья с покрученными ветвями, на высоте в два-три моих роста ветви начинают соприкасаться, а выше так и вовсе переплетаются, что привычно только для южных лесов, а на севере каждое деревце отдельно, ветвей мало, да и то все на вершинках, потому что роскошная листва нужна, дабы в жару сбрасывать излишки воды, избегая перегрева, а какой тут может быть перегрев, еще неизвестно, бывает ли в этом страшноватом месте вообще лето в привычном понимании...