Я – Товарищ Сталин 2 - Андрей Цуцаев

пальцы начали дрожать. Светлана наклонилась ближе, её рука скользнула по его плечу:

— Расскажи, Виктор, как живётся инженеру? Должно быть, интересная жизнь.

Соколов улыбнулся:

— Ничего особенного. Машина, чертежи. Но ты, интереснее любой работы. Он обнял ее за талию.

Светлана подлила еще водки, ее голос был игривым:

— О, я умею быть интересной. Еще стакан?

Соколов засыпал, его голова клонилась, он пробормотал:

— Ты, красивая девочка…

Он уснул, его тело осело в кресле, рюмка выпала из руки. Светлана, подошла к его пальто, вытащила паспорт, спрятав его в сумочку.

Она вышла из номера, её каблуки застучали по коридору. Вольф, ждавший в холле, встретил её у лестницы.

Светлана передала ему документ, а он протянул ей конверт с деньгами:

— Ты молодец. Приятно иметь дело с умным человеком.

Светлана взяла конверт:

— Я все сделала, как договаривались. Надеюсь, у меня не будет проблем?

Вольф улыбнулся:

— Не беспокойся. Живи как жила, только молчок. Он прижал палец к губам, повернулся и ушел. Его шаги растворились в шуме улицы.

Глава 16

Берлин, 25 ноября 1935 года, утро.

Утро в Берлине было сырым и холодным, улицы Вильгельмштрассе покрылись тонким слоем инея, а ветер, завывая между зданиями, нёс запах угля. Рейхсканцелярия, массивное здание с колоннами, возвышалась над улицей, её окна светились тусклым светом, отражая утренний полумрак. Внутри царила суета: адъютанты в чёрных мундирах сновали по коридорам, неся папки с документами, дипломаты в тёмных костюмах шептались в углах, их голоса сливались с шорохом бумаг и звоном кофейных чашек. Запах крепкого кофе и табака пропитал воздух, смешиваясь с едва уловимым ароматом воска, которым натирали мраморные полы. Сегодня здесь, в этом холодном великолепии, Италия, Япония и Германия должны были подписать Антикоминтерновский пакт — союз, направленный против Советского Союза, на год раньше, чем это произошло в реальной истории. Напряжение витало в воздухе, как перед грозой, и каждый, от адъютанта до министра, чувствовал, что этот день изменит ход истории.

Иоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел, стоял в своём кабинете на втором этаже, его длинные пальцы перебирали текст пакта, напечатанный на плотной бумаге с золотым тиснением. Его чёрный фрак, идеально выглаженный, контрастировал с бледным лицом, на котором проступали тёмные круги под глазами — следы бессонных ночей. Риббентроп был архитектором этого пакта, но его уверенность была хрупкой, как тонкий лёд. Он знал, что Адольф Гитлер не терпит ошибок. Риббентроп повернулся к своему адъютанту, молодому лейтенанту Карлу Фогелю, чей нервный взгляд выдавал страх перед начальником.

— Карл, проверьте, чтобы зал был готов. Фюрер не простит ни малейшего промаха. Японцы уже здесь?

Фогель кивнул:

— Да, герр министр. Посол Осима прибыл полчаса назад. Итальянцы будут через час.

Риббентроп бросил взгляд на бумаги:

— Хорошо. И убедитесь, что текст пакта на столе у фюрера. Он захочет зачитать ключевые пункты.

Фогель поспешил выйти, его шаги гулко отдавались по коридору. Риббентроп прошёлся по кабинету, его взгляд скользнул по окну, за которым мела позёмка. Он думал: «Этот пакт — мой личный триумф. Но если Гитлер решит, что я недостаточно твёрд, или если Чиано начнёт свои итальянские игры, мне конец». Он знал, что пакт — это не только союз против большевиков, но и хрупкий баланс амбиций: Германия хочет доминировать, Италия ищет престижа, Япония выжидает, как хищник перед прыжком.

В это время Галеаццо Чиано, итальянский посол и зять Бенито Муссолини, подъехал к Рейхсканцелярии на чёрном «Мерседесе». Его тёмно-синий костюм с алой гвоздикой в петлице был безупречен, гладко зачёсанные волосы блестели, но глаза, тёмные и острые, выдавали раздражение. Чиано был молод — всего 32 года, — но его высокомерие и амбиции делали его фигурой, которую невозможно было игнорировать. В машине он повернулся к своему секретарю, худощавому итальянцу с тонкими усами по имени Луиджи Мартино:

— Луиджи, немцы думают, что мы — их младшие братья, — его голос был пропитан сарказмом. — Муссолини ясно сказал: этот пакт должен показать силу Италии.

Мартино, его пальцы нервно теребили ручку, ответил тихо:

— Синьор Чиано, Абиссиния уже тянет наши ресурсы. Если мы свяжем себя с немцами, это может быть рискованно.

Чиано хмыкнул, его губы искривились в полуулыбке:

— Риск? Это наш билет в историю. Германия хочет доминировать, но мы не будем их пешками.

Он поправил гвоздику, его взгляд пробежал по фасаду Рейхсканцелярии, где немецкие солдаты в чёрных мундирах стояли, как статуи. Чиано думал: «Гитлер видит себя императором Европы. Но Муссолини не позволит Италии остаться в тени».

Хироси Осима, японский посол, уже находился в зале ожидания. Лицо Осимы, было непроницаемым, как маска, глаза внимательно изучали каждого, кто входил в зал. Он стоял у окна, глядя на заснеженную улицу, его мысли были о союзе: «Германия сильна, но её амбиции безграничны. Италия слаба, её хвастовство — это пустой звук. Япония должна быть осторожной». Его адъютант, молодой японец по имени Таро Ямада, в строгом костюме, подошёл ближе:

— Господин Осима, император ждёт, что пакт усилит наше влияние в Азии. Но немцы… они хотят слишком многого.

Осима, сказал тихо, почти шёпотом:

— Мы подпишем. Но наши цели — это интересы Японии, а не тройственного союза. Япония не будет слугой Гитлера.

Он повернулся, его взгляд скользнул по немецким офицерам, выстроившимся вдоль стен. Осима знал, что этот пакт — лишь начало, и Япония должна использовать его, чтобы укрепить свои позиции против Китая и СССР.

Эрих фон Манштейн, стоял у другого окна, его орлиный профиль выделялся на фоне тусклого света. Он не участвовал в переговорах, но его присутствие в зале было значимым — Гитлер ценил его стратегический ум. Манштейн наблюдал за происходящей суетой, его мысли были тяжёлыми: «Этот пакт — шаг к войне. Но готовы ли мы? Италия увязла в Абиссинии, её армия не способна на серьезные сражения. Япония слишком далеко, её интересы в Азии. А мы… мы ещё не знаем, какую цену заплатим». Он заметил, как Риббентроп бросил на него быстрый взгляд, и подумал: «Он не знает, что я вижу дальше, чем они все». Манштейн поправил манжеты, его пальцы слегка дрожали — не от страха, а от осознания, что этот день изменит судьбу Европы и мира.

Берлин, 25 ноября 1935 года, день.

К полудню делегации собрались в малом зале для финальных переговоров. Стол был завален бумагами, воздух пропитался запахом чернил и табака. Риббентроп, сидя во