Князь поневоле. Потомок Ермака - Илья Городчиков

и лихих офицеров попытались взяться за оружие и начать палить в воздух, но остававшийся относительно трезвым граф приказал оружие убрать.

Уж не знаю, сколько в тот день я выпил алкоголя, но в один момент все лица стали перемешиваться между собой. Мне было сложно запомнить всех тех, кто предлагал мне выпить. Там были и офицеры, были купцы и казаки, казалось, что даже один из прибывших в дом священников также испил со мной чарку, да и конюха графа я не обошёл стороной, испив с ним стопку водки.

Веселье шло через край, часть гостей уже спала на столах или отправилась по своим каретам, собираясь переночевать в собственных жилищах. Единственные, кто сохраняли трезвость, так это многочисленная прислуга, занятая приготовлением еды и раздачей всяческих вкусностей. Им множество раз предлагали испить вместе с хозяевами и гостями, но те стойко отказывались. Всё же, именно от них во многом зависело продолжение веселья.

Алкоголь действовал на меня гораздо слабее, чем на остальных посетителей празднества, а потому я смотрел с каким-то странным удовольствием на то, как люди празднуют, но в один момент я остановился, сконцентрировался на одном из гостей. Это был слуга графского сына, и он был трезв. Мужчина что-то говорил одному из слуг, а затем быстро исчез.

Далеко не сразу я придал какое-то значение этому человеку. Возможно, что мои подозрения в его сторону были бессмысленными, но в шум празднества вклинился одинокий хлопок выстрела. Люди не сразу обратили внимание на него, ведь пьяные гости слишком сильно хотели пострелять, и алкогольный задор был сильнее здравого смысла, но затем звуки веселья разрезал тонкий женский крик.

— Графа подстрелили!

Глава 18

Выстрел прозвучал внезапно — сухой, короткий, почти незаметный в общем гаме.

Сначала никто не понял, что вообще произошло. Лишь граф Ливен резко дёрнулся, словно его ударило током на одном месте. Его пальцы вцепились в край стола, опрокидывая графин с наливкой и стягивая с громадного стола толстую тканевую скатерть. На белой холщовой рубахе, чуть левее, ниже области сердца, проступило маленькое алое пятно. Оно растекалось быстро, жадно пожирая чистую ткань, превращаясь в постепенно темнеющую дыру.

Всего на мгновение наступила по-настоящему гробовая тишина. Она была странной, будто кто-то разом выключил весь шум. Замолчали голоса, прекратилась музыка, замолк звон бокалов, и даже шуршание горящего костра прекратилось всего на секунду.

Затем всё взорвалось в момент.

Анна вскрикнула тонким голосом. Семён бросился в мою сторону, поскользнувшись в луже вина. Женщины завизжали, мужчины закричали, кто-то орал, взывая к докторам, вот только единственный лекарь, что был на этом празднике, уже давно лежал полностью пьяный, не способный осознать собственное имя, а уж о помощи говорить не стоило. В это же время граф медленно сползал со своего кресла, и его густая, ещё горячая кровь уже чернела на траве.

Я даже не заметил того короткого мгновения, как оказался в седле. Уж не знаю, какова была причина этого. Может быть, это было множество промилле, что содержалось в моей крови, а может, и тонна адреналина, в один момент появившаяся в крови, но я готов был использовать все свои силы, чтобы догнать стрелка. Не было страха, не было даже малейших опасений — только желание уничтожить нападавшего.

Где-то в темноте, прямо за воротами усадьбы, дробно застучали подкованные копыта удаляющегося нападавшего стрелка. Мой вороной конь, почуяв ярость своего хозяина, рванулся с места без разгона, без понукания, без команды. Сзади же, тяжело дыша, запрыгнул в седло и поскакал пьяный Семён. Прямо на ходу он лихо выхватил револьвер, приготовившись палить по стрелку прямо из седла.

Ночь была лунной и светлой, но сибирский лес впереди стоял чёрным непроглядным саваном, словно смешанная с пеплом смоль. Тропа вилась между деревьями, и я пригнулся к гриве, чувствуя, как свежий ветер сгоняет опьянение и режет лицо. Где-то впереди зазвучал сдавленный крик и треск сучьев.

— Вижу! — рявкнул скачущий сзади Семён.

В просвете между елями мелькнула фигура всадника. Он был в красной ливрее прислужника, распространённой среди слуг, занятых обслуживанием празднества соединения двух семейств. Одёжка его была не самой удобной и очень заметной даже в ночной темноте. Он петлял между деревьев, мелькая красным пятном в плотном заборе стволов. Я же старался не кричать, держал дыхание и лишь бил пятками сапог по бокам своего вороного коня, стараясь настигнуть цель.

Первый выстрел казака прозвучал глухо — пуля ударила в ствол сосны, осыпав целое облако коры. Семён был отличным стрелком, он был способен попадать даже на скаку. Я попытался сделать хотя бы один выстрел из своего револьвера, но попытка не увенчалась успехом. Мне было сложно даже удержаться на спине своего скакуна на большой скорости, отчего страх бил в мозг, даже если на мгновение я отпускал стремя.

Семён выстрелил ещё раз. Второй выстрел был уже ближе, просвистев в нескольких сантиметрах от головы лошади. В этот момент мы вышли на прямую тропу, тянущуюся между двух плотных лесных стен, отчего свернуть в сторону было банально невозможно.

Лошадь убегающего шарахнулась в сторону, напуганная страшным свистом пролетающей рядом свинцовой пули. Эта секундная заминка стала для меня шансом. Я прикрикнул на своего коня, ударил его по бокам крепкими каблуками сапог, и воронёный скакун ускорился.

Мы столкнулись прямиком на полном скаку. Лошадь убегающего стрелка споткнулась, её ноги заплелись, и на скорости она врезалась в стену древесных столбов. Всадник вылетел из седла, перевернувшись через голову, а четвероногое животное закричало от страшной боли, которая охватила его тело.

Нужно было отдать стрелку должное — он быстро вскочил на ноги, несмотря на тяжёлое падение, наверняка сопровождаемое болью. В его руках уже оказался длинный вытянутый нож, искривлённый посередине, больше походящий на турецкий ятаган, нежели обычный крестьянский тесак.

— Стоять, Семён! — рявкнул я на спрыгивающего с седла казака, который уже выхватывал саблю, — Я сам справлюсь! Если вмешается, то уж отсеку!

Противник оказался опаснее, чем можно было предположить. Стрелок был невысоким, коренастым, он двигался с кошачьей грацией, перекатываясь с носка на пятку. Во всех его движениях, в эмоциях и дыхании чувствовалась опасность.

Я сделал выпад вперёд, сабля описала чёткую дугу от правого плеча к левому бедру. Стрелок отпрыгнул назад, но не просто так, ведь одновременно с отступлением ударил снизу, едва не зацепив моё запястье. Я успел закрыться клинком, сталь звякнула, высекая чахлый сноп искр. Я ощутил, как по спине пробежали мурашки, ведь среагируй я чуть