Барометр падает - Василий Павлович Щепетнёв

речами кайзера, в общем, перевоплощался с немецким старанием. И, по мнению современников, ещё помнящим реального кайзера, это ему удалось.

И я решил тоже преобразиться. Нет, не в кайзера, а в артиста, играющего роль кайзера, в Карла Шлоссера. Симулякр, кажущееся изображение кажущейся луны. То бишь Вильгельма Второго, германского императора и короля Пруссии.

И я постарался. Фильм «Второй и последний» я посмотрел трижды. Нет, я не копировал Шлоссера, но кое-что перенял. Манеру речи. Пластику. Мимику. Кайзером Шлоссером я буду только тогда, когда говорю по-немецки, этого довольно.

Пришло время проверить, насколько успешна я воплощаюсь.

Осмотрев номер, я потребовал начальника отеля. Даже не потребовал, а повелел ему явиться. Незамедлительно! Вспомнил польский опыт, не без того.

Таких русских тут явно не ждали. И прибежал не директор, но его заместитель. Я поставил ему на вид неполное служебное соответствие: он мне (представить только, мне) предлагает жить в каморке для слуг! Какой позор для отеля! Какой позор для Германии! У вас есть револьвер? Надеюсь, вы знаете, что нужно делать в таких случаях?

Заместитель не застрелился лишь потому, что револьвера у него не было. Он робко попросил позволения воспользоваться телефоном, и через две минуты в номере был уже директор собственной персоной.

Я стоял у окна, и сокрушался:

— Позор, позор! Неужели трудно понять, что величие отечества (я сказал — фатерлянда) начинается с вас, с простых людей! И вами же кончается! — левую руку я спрятал за спину, а правой рисовал в воздухе хрустальный замок. Нет, не кайзер. Но что-то от кайзера есть. Директор проникся.

И вот я торжественно переезжаю. На тридцать третий этаж.

«Тридцать три коровы, тридцать три коровы», напеваю я, но молча. Про себя. Я и так поразил берлинцев в самое сердце, один мой чемодан несёт коридорный, второй — заместитель директора, а портфель я доверил самому директору.

Процессия привлекла внимание наших, и Миколчук вместе с Женей Ивановым так и застыли. Потом опомнились, но поздно — лифт отправился без них.

Новый номер, точнее, апартаменты я счел достойными себя. Три комнаты — гостиная, кабинет и спальня. Плюс ванная комната — с настоящей ванной, а не с одним только душем, как в номерах двенадцатого этажа. В этих апартаментах останавливался сам Дин Рид, торжественно возвестил директор отеля.

Дин Рид в плохом номере останавливаться не станет, Дин Рид себе цену знает, Дин Рид видел мир, и мир видел Дина Рида. Что годится Дину Риду, годится и мне. И я величаво наклонил голову. Беру.

После небольшой суеты меня оставили одного, но ненадолго: пожаловали Миколчук и Женя Иванов. Переводчик с польского, ага.

— Это… Это что такое, Михаил Владленович? — спросил с порога Миколчук, с трудом сдерживаясь.

— Заходите, заходите, — радушно позвал я. — Чувствуйте себя как дома. Желаете пива? Или, может быть, водочки? Наша водка, родная, «Столичная». Не стесняйтесь, раз уж пришли, — и я показал на бар, что стоял у стены. Там и в самом деле были и пиво, и водка, и кока-кола, но я велел поставить пару бутылок минералки, «боржома», а не найдется «боржом» — что-нибудь местное.

— Вы же понимаете, что такие дела необходимо согласовывать, — продолжил Миколчук.

— Это мой номер, — ответил я.

— Что — ваш номер?

— Вы спросили: что это такое. Я ответил.

— Но почему вот так?

— А как, Адольф Андреевич? Зачем ненужные сложности? Дело решилось сразу, и к моему удовольствию, чего же ещё надобно?

И я запел:

Когда взойдешь на Ленинские горы,

Захватит дух от гордой высоты.

Во всей красе предстанет нашим взорам

Великий город сбывшейся мечты!

И продолжил прозою:

— Тут хоть и не Ленинские горы, но дух тоже… захватывает. Только поглядите!

Вид и в самом деле шикарный. Тридцать третий этаж — это примерно сто метров от земли. Высоко сижу, далеко гляжу. Апартаменты выходят на западную, чего только не увидишь! Тут тебе и телебашня, и река Шпрее, и собор, и много-много чего ещё. Среди прочего — вид на Западный Берлин.

А прежний номер выходил на восток. Нет, тоже неплохо, но ни телебашни, ни собора.

Миколчук же смотрел без восторга.

— Это же дорого! Это очень дорого — такой номер! Я узнавал…

— Погодите, погодите! Не вы ли сказали, что у меня командировочные по министерской ставке?

— Да, но… Ведь у нас команда, и… — он замялся.

— Команда, хорошо. И что из этого следует?

— Деньги идут в общий котёл, так мы решили — не утерпев, подсказал Женя Иванов. Искренний он человек, переводчик Иванов.

— Мы — это кто? — осведомился я тем тоном, который обычно называют ледяным.

— Ну… Все! Все решили, коллектив — и Женя посмотрел на меня победно. Коллектив — это сила, не возразишь.

— Вот значит как, Адольф Андреевич? Интересно, интересно…

— Иванов не в курсе, — Миколчук посмотрел на Женю как на таракана, вдруг выползшего на стену апартамента-люкс. Испортил впечатление, раскрыл секрет. — Речь о другом: режим экономии включен для всей нашей команды. Таково распоряжение Спорткомитета.

— Распоряжение?

— Предложение, — поправился Миколчук. — Но я не думал, что вы против экономии.

— Я не против, Адольф Андреевич, как можно. Я только за.

— Вот видите, — Миколчук явно обрадовался. Бодаться со мной ему не хотелось, не тот случай.

— Вижу, — и я взялся за телефон. — Коммутатор? Мне международный, по экстренному тарифу, — и я продиктовал номер. По-немецки, естественно.

Женя Иванов немецкий знает. Примерно на уровне учителя немецкого языка в обыкновенной школе. Чуть лучше, чуть хуже. Миколчук… тоже, наверное, знает. Но подзабыл. К тому же я говорил быстро, отрывисто, на императорский манер. Вернее, на манер Шлоссера. И потребовалось время, чтобы уяснить, куда я звоню.

Телефонистка сообщила, что абонент на проводе. Славно, славно работают телефонистки в Германии!

— Сергей Павлович, добрый вечер!

— … .

— Да, это я, Чижик.

— … .

— Нет, долетели прекрасно, и устроились отлично. Готов дать бой! Но возник один вопрос, вернее, одно предложение.

— … .

— Насчет режима экономии. Нет, номер у меня превосходный, апартаменты, роскошный вид из окна, и вообще… Но, похоже, для нашей делегации это дорого. А в том номере, что по карману, мне неуютно. Неловко. Стесняет мою шахматную мысль. Корреспонденты будут приходить, друзья будут навещать, Дина Рида думаю позвать, а куда звать? Эконом-класс, он и есть