По прозвищу Святой. Книга первая - Алексей Анатольевич Евтушенко

Лугин, — пристукнул кулаком по столу Нечипоренко. Французский коньяк явно подействовал — глаза командира горели праведным огнём, усы топорщились, как у кота. — Пусть земля горит у них под ногами!

— Правильно, — поддержал комиссар. — Лугины наши. Райком, уверен, поддержит. Напасть ночью, пока спят, и всех, — он провёл пальцем по горлу. — Часовых предварительно снять, конечно.

— Райком? — переспросил Максим.

— Ну да, подпольный лугинский райком. А ты думал, мы сами по себе? Руководящую роль партии никто не отменял. Даже в оккупации.

— Спасибо, учту, — сказал Максим. — Райком — это хорошо. Но вернёмся к нашим наполеоновским планам. Есть ловкие ребята, которые умеют снимать часовых?

Командир и комиссар переглянулись.

— Ну… — сказал Нечипоренко. — Если что, я и сам могу. Вспомню молодость.

— Один?

— Зачем один? Петра возьму с собой. Он у батьки Махно лихо воевал.

— Тебе сколько лет, Иван Сергеевич? — спросил Максим.

— Сорок пять. А что?

— И Петру нашему примерно столько же. Ещё и хромает, у него одна нога короче другой. А Гражданская война закончилась двадцать лет назад. Мне продолжать? Не говоря уже о том, что командиру партизанского отряда самому снимать немецких часовых — так себе идея. Случись что, кто отрядом командовать будет? Фильм «Чапаев» все смотрели? Где должен быть командир?

— Впереди, на лихом коне, — почесал в затылке Нечипоренко. — Но не всегда.

— Именно, — сказал Максим. — Я мог бы и сам снять часовых. Один. Но это не выход.

— Один? — не поверил Нечипоренко. — Да ладно брехать-то.

Максим пожал плечами.

— Тебе не рассказывали? — спросил командира Сердюк. — Восемь человек охраны сегодня было на паровозе. Шестерых из них снял Коля. Один. При этом заметь — все остались живы.

— Правда что ли? — Нечипоренко посмотрел на Максима другими глазами.

— Правда. Брехать не в моих привычках.

— Однако, — крякнул Нечипоренко. — Ну, допустим. А почему не выход?

— Потому что в Лугинах стоит полнокровная рота вермахта. — Сто восемьдесят третий пехотный полк шестьдесят второй стрелковой дивизии. Той самой, снабжение которой мы сегодня подрезали. Это двести с лишним солдат, офицеров и унтер-офицеров. Полностью вооружённых и хорошо обученных. Регулярные войска. Против нашего партизанского отряда, где всего-то бойцов тридцать-сорок, половина из которых вообще пороха не нюхала и не знает толком, с какого конца за винтовку браться. И всего один пулемёт, который сегодня добыли. Так?

— Допустим, так, — мрачно сказал Нечипоренко.

— Вот и ответ. Связываться сейчас с немцами в Лугинах — это заведомо обречь себя на поражение. Только зря людей положим.

— Без потерь на войне не бывает, — сказал Нечипоренко. Взял бутылку, потряс. — О, выпили. Надо за второй сходить. Коля, сгоняешь?

— Хватит нам, Николай Сергеевич, — сказал Максим. — То есть, мне точно хватит. Завтра вставать рано.

— Куда тебе вставать?

— Завтра же воскресенье?

— Воскресенье.

— Ну вот. У меня встреча с Густавом Вебером. Я ему кое-что должен передать, а он мне в ответ, надеюсь, кое-что нужное шепнёт. Это к нашему разговору. Поймите, товарищи, у нас сил маловато пока с немцами напрямую воевать. К тому же за каждого убитого нами немца, они возьмут десяток жизней гражданского населения. Жизней наших матерей, жён, детей. Вы этого хотите?

— Не хотим, — сказал Нечипоренко. — А как тогда предлагаешь быть?

— Очень просто. Грабим и пускаем под откос поезда. Для начала. Взрывчатка, слава богу, у нас уже есть. Наносим врагу материальный урон. Вооружаемся немецким оружием. Убиваем полицаев и ОУНовцев. Всех — и мельниковцев, и бандеровцев. Без пощады. За них, уверен, немцы мстить не станут. Пусть оуновцы боятся нас, как огня. До дрожи в коленях. До поноса. Сейчас они считают, что в районе и даже области их власть. А нужно сделать так, чтобы власть была наша. Неявная, незримая, без красных флагов над райкомами, но — наша. Далее — устанавливаем связь с Большой землей, с командованием Красной Армией, я уже об этом говорил. Действуем в плотном взаимодействии с ним. Немцы сейчас наступают, но ближе к зиме их остановят и начнут бить уже по-настоящему. Вот тут мы и поможем, — Максим помолчал и добавил. — Чайку бы сейчас, а? Горячего, крепкого и сладкого. Самое время.

Чай направились пить в столовую, где имелась нормальная печка, чайник и всё остальное. Уже на подходе услышали гитарные аккорды, а затем мужской голос, явно подражая Леониду Утёсову, и сильно фальшивя, запел:

С Одесского кичмана

Бежали два уркана,

Бежали два уркана тай на волю.

В Вапняровской малине

Они остановились.

Они остановились отдыхнуть.

Товарищ, товарищ,

Болят мои раны.

Болят мои раны в глыбоке.

Одна же заживает,

Другая нарывает,

А третия застряла у в боке.

Подошли. Свет керосиновой лампы освещал стол, за которым расположились несколько партизан. Максим узнал хромого Петра, Моисея Яковлевича, Стёпку, Людмилу и Валеру Бойко. Последний восседал во главе стола с гитарой и тщательно выводил:

Товарищ, товарищ,

Скажи моей ты маме,

Что сын её погибнул на посте.

И с шашкою в рукою,

С винтовкою в другою

И с песнею весёлой на губе.

Нет, всё-таки фальшивил Шило неимоверно. Максим не выдержал и подхватил следующий куплет:

Товарищ малохольный,

Зароют моё тело,

Зароют моё тело в глыбоке.

И с шашкою в рукою,

С винтовкою в другою

И с песнею весёлой на губе. [1]

Гитара смолкла. Валерка, который сидел к ним спиной, обернулся.

— Что пьём? — осведомился Нечипоренко.

— Присаживайтесь, товарищ командир, — предложила Людмила, вставая. — И вы, товарищи. Мы тут отдыхаем, песни слушаем.

— И как песни? — спросил Максим, садясь кстолу, на котором заметил стаканы и немудрёную закуску. А вот бутылки не было.

Спрятали, догадался он. Правильно, начальству лучше не знать.

— Чаю нам организуй, Людочка, — сказал Нечипоренко.

Людмила упорхнула к плите. Через пару секунд, словно по мановению волшебной палочки, вспыхнул огонь, и большой медный чайник запыхтел тихонько, нагреваясь. А ещё через несколько перед каждым новоприбывшим стояла чистая трофейная чашка с блюдцем и чайной ложечкой.

Максим поймал себя на том, что любуется Людмилой. Девушки его времени тоже умели двигаться быстро и красиво, их учили этому с детства и учили хорошо. Но у Людмилы всё равно получалось быстрее, красивее и точнее.

— А шо? — спросил Шило,