Надежда Попова - Natura bestiarum.

— Но с моего таланта — какой прок? Что пользы в умении становиться животным?

— Поглядим. Любое редкостное умение приложимо к делу, вот только тебе предстоит решить, к какому именно. Ты можешь попытаться сбежать от меня и, если это получится, продолжить существовать, как прежде, прячась от людей и дожидаясь времени, когда освоишься с собой; ведь теперь ты знаешь, что это рано или поздно случится. Можешь отдаться зову зверя, наплевать на то, что сегодня так терзает тебя, и поплыть по течению; быть может, спустя время ты отыщешь тех, кто поступил так же, и вольешься в их среду, исторгнув себя из людского сообщества вовсе. А можешь принести пользу другим и себе.

— Хотите меня выдрессировать и использовать против таких, как я?

— Помнишь, что я сказал? — одернул Курт строго, и тот покривился:

— Да, помню. Я не такой, как они. Почему? Потому что вам хочется так думать?

— Потому что тебе так хочется. Избыток силы и талант к бойцовским навыкам не означает, что их обладатель должен выходить на большую дорогу и грабить путников. Иногда такие идут на военную службу, знаешь ли. Или к нам. Все зависит от собственной воли.

— Вы не ответили, — заметил Хагнер.

— А какие варианты у тебя есть еще, даже если и так? Я все их назвал; что ты выберешь? Есть, конечно, и еще один выход: головой вниз с обрыва. Однако выход, я полагаю, не из лучших.

— Я не боец, — хмуро проговорил тот. — Я могу, если поднапрячься, поднять мешок с камнями, знаете?.. но при этом меня били соседские мальчишки.

— Это наживное.

— Соглашайся, Максимилиан, — просительно шепнула Амалия, снова вцепившись в его руку. — Это жизнь, наконец. Тебе не надо будет больше прятаться…

— А я думаю, — возразил тот, — что, если соглашусь, меня запрячут так глубоко, что и я сам не буду знать, где я.

— Зато будешь знать, кто ты.

— Вы тоже этого не знаете, майстер Гессе, вы сами сказали об этом. Никто не знает, вашим специалистам о подобных тварях ничего не известно; а вот Ван Аллен считает, что я отмечен Сатаной. И как вы можете предлагать мне работу на Бога?

— Охотничьи байки, — ответил он уверенно. — Все тайное, непонятное и неизвестное, а главное — опасное мы склонны приписывать темным силам, однако не всегда это справедливо.

— Тогда откуда я такой? Почему я такой? Что я такое?

— Соглашайся, — предложил Курт настоятельно. — И разберемся в этом вместе.

— Соглашайся, — эхом повторила Амалия, и тот отмахнулся, устало опустив голову:

— У меня нет выбора. Не знаю, для чего я упираюсь и задаю все эти бессмысленные вопросы, ведь все и так ясно. Мне больше просто некуда деться, потому что к ним, к таким — я не хочу. Просто я уже почти привык, что все так, как было вчера или год назад, и я теперь уже не могу представить, как может быть по-другому… А что будет с ней? — внезапно нахмурился Хагнер, кивнув на мать. — Ее вы просто отошлете прочь?

— Думаю, те, кто займется твоим обучением, придумают, как устроить и ее жизнь, не разлучая вас вовсе; ведь, полагаю, тебе бы этого не хотелось. Это буду решать не я, но, поверь, все устроится наилучшим образом.

— Для кого?

— Для всех. В конце концов, подумай и о матери тоже — довольно ей уже бродяжничать, прикрывая тебя от неприятностей.

— Бьете ниже пояса, — заметил тот угрюмо. — Только это ни к чему. Я уже говорил — у меня нет выбора.

— Подписи кровью брать не стану, — возразил Курт, — но хочу, чтобы ты это сказал. Пусть недосказанностей не будет.

— Я согласен, — четко выговорил Хагнер. — Вручаю себя вам, и делайте со мной, что хотите. Теперь, майстер Гессе, вы довольны?

Глава 9

— Ты действительно доволен итогом этой беседы? — уточнил Бруно едва слышно. — Не похоже, чтобы парня ты осчастливил.

За окнами трапезного зала сгустилась уже почти ночная тьма, когда они, возвратившись, заняли прежние места за столом. Постояльцы мало-помалу притихали, косясь на мутное стекло и вслушиваясь в вой метели, и теперь едва не каждое слово было слышимо издали, отчего говорить приходилось полушепотом.

— Я не продавец гашиша, — передернул плечами Курт, — и счастье посему — не мой товар. Однако согласился он добровольно и вполне доволен тем, что получил.

— Согласие на сотрудничество под угрозой смерти, сдается мне, не есть добровольное. Разумеется, такой выход и впрямь для него лучший, однако радости от этого мало.

— Простой аргумент, подтверждающий мои слова, — сообщил он с усмешкой. — Вспомни, чем он пытался возражать; перечислил все, от вероятного заключения его в темном подвале до опасений собственной подчиненности Дьяволу, он упомянул даже о своих слабых боевых способностях. Однако его, столь тяжко переживающего совершенное им убийство, не тревожило, что я de facto нанимаю его для того, чтобы в будущем убивать… Что он там читал у того священника, кроме похабных брошюрок? Рыцарские романы?

— И ты полагаешь…

— Парень рвется в бой, — уже серьезно пояснил Курт. — Как ни крути, а зверь будет требовать драки; характер у него и теперь уже не мед, а будет еще хуже. Агрессию он сдерживать научится, но сама она никуда не денется. Он этого пока не осмыслил, но уже предощущает. Я же дал ему возможность в будущем приложить свою активность к делу, причем к делу, не идущему вразрез с суждениями о справедливости. Ну, и маленький bonus — почувствовать себя героем. Или нет, не так, — сам себя поправил он. — Почувствовать себя Героем. Матушка воспитывала его «правильно», а в свете событий последних двух лет — уделяла этой правильности особое внимание; переложи это на книги о приключениях, рыцарях, благодарных девицах и о хвале добродетели… Кто в таком возрасте и с таким воспитанием не мечтал о подвигах?

— Я не мечтал.

— Заметно, — покривился Курт насмешливо. — Так ведь и воспитание подкачало… А он мечтал. А все мечтатели мечтают быть не такими, как все; мечтают, пока не осознают, насколько сильно любая непохожесть на всех прочих меняет жизнь. Пока его уникальность приносила ему только разочарование и доставляла одни неприятности; в таких условиях единственное, чего он может хотеть — это чтобы какая-нибудь красавица-принцесса расколдовала его своим жгучим поцелуем, и то, что он почитает проклятьем, спало с него. До сих пор за его уникальность его могли только ненавидеть, бояться и преследовать. Я же предложил ему жизнь, в которой эту особенность оценят и полюбят, научат получать от нее все выгоды, какие возможно, укажут область применения… А в таких условиях маячащее у горизонта геройство становится куда ближе. И ему это понравится.

— А главное, — продолжил Бруно, — появится неизбывная благодарность и преданность тем, кто помог ему в трудные времена?

— Не без того, — передернул плечами он.

— Теперь я знаю, о чем говорили основатели академии, побеседовав с приговоренным к повешению оторвышем в камере кельнской тюрьмы.

— Они не ошиблись, — заметил Курт. — Ни в чем.

— Полагаешь, и ты не ошибся? Я сейчас разумею не только твои пророческие сентенции касательно его будущего; уверен ли ты, что не ошибся в настоящем?

— Убежден ли я в том, что парнишка не тронулся умом на пару с мамашей? — уточнил он, кивнув: — Да. Это не фон Курценхальм, не тот случай. В конце концов, ради очистки совести мы удостоверимся в этом сегодня же.

— А это второе, что меня беспокоит. Быть может, напрасно ты воспретил выпускать его сегодня? Замкнутое помещение, чужие люди рядом et cetera, et cetera; дело может быть довольно шумным. Ну как ему вздумается, к примеру, взвыть.

— Мать утверждает, что ничего подобного не происходит, что кажется мне логичным. Вой, вообще говоря, не есть постоянное волчье занятие; разве на воле, в хорошую погоду, удовольствия для, или в голодные ночи с тоски. Вот огрызаться и порыкивать он, быть может, станет, но избранная мною комната отстоит от всех прочих в достаточной отдаленности.

— И все же опасно.

— Знаю, — покривился он, — но выпускать его наружу не хочу. «Ночь полной силы»… Кто знает, что с ним может произойти в эту самую ночь, учитывая, что вчера парень впервые оскоромился. Лучше ему быть под надзором.

— Если он вырвется… Ведь это харчевня-мечта ликантропа. Куча народу, не умеющего себя защитить, и огромный зверь среди них.

— Не вырвется. Амалией накоплен весьма значительный опыт по части использования той самой веревки.

— Если Ван Аллен узнает…

— Значит, он не узнает. Если верить статистике матери, у нас в запасе еще пара часов; за это время все разойдутся по постелям, все устали и уснут тотчас, Ян сам же вызвался нести стражу первым — все сложилось не самым худшим образом.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — вздохнул Бруно, и он отмахнулся, поднявшись:

— Не имею ни малейшего представления; разумные обоснования измышляю на ходу. Ну, так за интуицию, если не ошибаюсь, меня и ценят?