Андрей Величко - Кандидатский минимум

Примерно в это же время в Россию из Пруссии возвращался великий химик, микробиолог и астральный целитель Кристодемус. Его миссия в Берлине увенчалась полным успехом по всем направлениям. Король в результате лечения почувствовал себя лучше, и его приступы внезапной ярости почти прекратились. Шенда понимал, что тут сработали не столько чудодейственные свойства керосина и даже не его мерзкий вкус, столько цена оного препарата. Королю просто жадность не давала зря гневаться, она оказалась куда сильнее болезни. В общем, в состоянии больного наступило улучшение, и какая разница, что за фактор сыграл в этом решающую роль.

А еще Кристодемус вез лично написанное королем приглашение императору Петру Второму ближайшим же летом посетить Берлин. Вот целитель и торопился в Москву, дабы поскорее передать письмо его величеству. Хотя, конечно, только этим причины для спешки не ограничивались.

Узнав подробности о керосиновой коммерции Кристодемуса, император предупредил, чтобы тот сразу сказал, когда цена новейшего чудодейственного лекарства начнет падать. Потому как молодой царь из каких-то своих соображений не хотел долго держать в тайне тот факт, что керосин получается из нефти. Так вот, за всего за две с небольшим недели в Пруссии Шенда заработал почти шесть тысяч талеров, причем более чем на две трети — именно на керосине. То есть ни о каком насыщении рынка и связанным с ним падении цены не могло быть и речи, и целитель торопился лично поведать об этом его величеству, чтобы он как-то подкорректировал свои планы относительно разглашения тайны. Пусть все и дальше считают, что керосин получается из моржового жира. Причем моржи годятся не абы какие, а только те, которые старше тридцати лет. Император специально ввел именно такое условие, дабы браконьеры, кои неизбежно там появятся, не трогали моржовую молодь, а били только глубоких стариков. Кристодемус, услышав то условие, даже задумался — да какая же польза может быть от этих ластоногих, что царь о них так заботится? Однако до сих пор узнать хоть что-то обнадеживающее так и не удалось.

Ломоносов пока еще не пустился в путь, но тоже собирался в ближайшее время покинуть Санкт-Петербург и двинуться в Москву, имея при себе весь запас полученного соединения калия с хлором, которое с подачи императора уже именовалось ломоносовой солью. Вещество действительно оказалось хоть и опасным в обращении, но очень интересным. В частности, будучи смешано с сахаром, серой и мелко толченым стеклом, оно образовывало гремучую смесь, взрывающуюся от удара определенной силы. Кроме этого, так называемого инициирующего разрыв-состава (название было предложено царем вместе с заданием на разработку), Михаил, обнаружив, что новая соль ведет себя во многом подобно селитре, по собственной инициативе попробовал сделать на ее основе порох. Этот получилось, хотя и не при таком соотношении компонентов, как в обычном порохе, и новый оказался примерно вдвое мощнее, вот только обращаться с ним требовалось куда осторожней. Все бы хорошо, но ружья при выстреле давали слишком сильную отдачу, а у одного даже треснула казенная часть ствола. А вот пистолеты с новым порохом стреляли намного лучше почти без каких-либо неприятных последствий. Задумавшись, почему так, Михаил пришел к выводу, что все дело в скорости горения. Она должна быть такой, чтобы порох полностью сгорел как раз за то время, что пуля разгоняется в стволе, а не больше или меньше. У старого пороха эта скорость зависела от того, насколько плотно был запрессован заряд, а у нового такая зависимость была выражена гораздо слабее — он всегда горел очень быстро. Изложив все это в письме его императорскому величеству, Ломоносов в ответ получил вежливый выговор за то, что передает столь секретные сведения обычным письмом, и приказ возвращаться в Москву, где будут созданы все условия для продолжения исследований.

Получив приказ выяснить, откуда Феофан Прокопович узнал о розыске в Рязани людей, пытавшихся летать, Анастасия Ивановна выполнила его довольно быстро. Оказалось, что у владыки была собственная разведслужба — хоть и совсем маленькая, но довольно эффективная. Руководил ей некий иеромонах из Пскова, отец Антоний. Возраста он был среднего, никак не больше сорока лет, но выглядел куда старше из-за чахотки, причем, похоже, в последней стадии. Узнав все это, император пригласил иеромонаха на ужин, не очень опасаясь заразиться — все-таки в детстве ему делали прививку.

— Задумал я, отче, построить храм рядом с Лефортовским дворцом, — начал Сергей, покончив с десертом. — Потому как народу во дворце обитает много, и разве это дело, когда за духовным окормлением им приходится шастать аж на Покровку? Вот только с кандидатурой настоятеля у меня пока как-то не очень. Пряхин, конечно, служитель достойный, с должностью царского духовника как-то справляется, но для настоятеля больно уж он невоздержан в питии, да и умом не блещет. Начал искать, и кое-кто мне порекомендовал тебя. Возьмешься за такое дело? С отцом Феофаном мы в случае твоего согласия как-нибудь договоримся.

— Я бы с радостью, ваше величество, да только, похоже, не дожить мне до окончания строительства, — усмехнулся отец Антоний.

— А вот тут есть варианты. Слышал небось, что я два года назад едва не отдал Богу душу? Вытащил же меня с того света целитель Шенда Кристодемус. Силы он неимоверной — у него не то что больные, практически мертвые и то выздоравливают. Правда, не все, а только те, кто верно служат моей особе. Остальные, как правило, помирают. Подумай, а насчет того, что он якобы еретик, так это завистники слухи распускают. Шенда — по всем правилам крещеный православный грек.

На самом деле молодой царь не был до конца уверен даже в истинности последнего пункта, не говоря уж об остальных, но в данный момент это не играло никакой роли. Потому как перед ним сидел кандидат на роль создателя второй секретной службы, в будущем способной конкурировать с бабкиной, и Новицкий собирался приложить все усилия, дабы он побыстрее миновал кандидатскую стадию. В конце концов, зря, что ли, из будущего захвачены стрептомицин и другие антибиотики? У них же срок хранения не бесконечен, а он, император, пока здоров, как бык.

Старший комендант Нулин почти весь февраль провел в тягостных раздумьях, и причиной тому было одно поручение императора, которое у Василия пока никак не получалось исполнить. Оно касалось мужа девицы, попавшейся на воровстве керосина, а потом ставшей лейб-инженером и, как намекнул в шифрованном письме Афанасий Ершов, еще и новой царской любовницей. Так вот, отставной гвардии поручик Татищев должен был отдать богу душу, но почему-то решительно не хотел этого делать. И в чем только она, его насквозь пропитая душа, еще ухитрялась держаться? Оное было Нулину совершенно непонятно.

Трудности возникли оттого, что Татищев обязан был скончаться каким-нибудь безукоризненно естественным образом — ни пьяная драка, ни нападение разбойников, ни дуэль в качестве причины категорически не годились. Отставной поручик мог дать дуба от обжорства, но вот от голода не имел права. И от пьянства, естественно, он тоже мог помереть, но лошадиные дозы портвейна ему почему-то особого вреда не приносили. Подчиненные Нулина, кои по очереди работали в качестве собутыльников Татищева, и то страдали больше, чем этот пропойца! Да потом им еще по распоряжению царя приходилось доплачивать за вредность — это ж какие расходы, прямо душа кровью обливается. Тем более что ему лично участвовать в питейных вахтах царь строго-настрого запретил. Ну нет в жизни счастья, и все тут! Кто там у нас сегодня дежурный, пора отправлять смену предыдущей вахте.

Нулин глянул в окно, за которым бушевала февральская метель, и его слегка передернуло. В Летнем дворце и так не жарко, все-таки тонковаты его стены для русских зим, плохо держат тепло, а тут еще и на улице творится черт знает что, хороший хозяин и собаку не выгонит. Хотя… собаку? Да эта пьянь хуже любой шавки! Вот пусть намерзнется, простудится и помрет, куда уж естественней.

Василий быстро достал писаные лично императором условия и еще раз перечитал, хотя к нынешнему дню и так, почитай, знал их наизусть. Нет, про смерть от переохлаждения там не говорилось ничего. И, значит, следовало проинструктировать дежурную смену относительно изменения планов.

Итак, портвейна она с собой не почти принесет, но скажет, что его полно в Летнем дворце, и пригласит Татищева туда. Вот, значит, и пойдут они — пьяные, периодически падая в сугробы, все две версты, что отделяют дом поручика от дворца. Кстати, надо сказать старшему истопнику, чтобы топили только две печи, пусть во всем левом крыле будет холодно и промозгло. Не может быть, чтобы эта пьянь без вреда для здоровья все перенесла! А даже если и выйдет так, то ведь наверняка это не последняя метель.

Старший комендант еще раз прикинул, как будут развиваться события, и вскоре нашел слабое место только что придуманного плана. Ведь получается, что хмырь может дать дуба в царской резиденции! А это совсем ни к чему, и, значит, надо держать наготове пароконные сани с хорошим кучером. Как только Татищев вплотную подойдет к встрече с создателем, его надо погрузить в сани и отправить домой, где отставного поручика будет ждать врач, который и примет его последний вздох. Да, так, кажется, будет правильно.