Варяг II - Иван Ладыгин

сжал кулаки так, что кости затрещали. Нет. Так больше продолжаться не могло. Он не позволит старику и его любимчику погубить Альфборг. Он спасет свой народ. Даже если для этого придется поднять руку на родную кровь.

По возвращении домой ему придется действовать. Решительно и резко. И кто, если не он, спасет свой народ?

* * *

Море в этот раз было к нам благосклонно.

После адской гребной экзекуции на утлой карви, этот крепкий драккар Ульрика казался нам дворцом.

Мы шли на веслах и под парусом, и каждый день радовал то золотым солнцем, то драматическими багровыми закатами, когда небо опрокидывалось в воду, и мы плыли сквозь жидкий огонь. Берега поначалу были пустынными и скалистыми, потом стали появляться лесистые островки, где кричали чайки и лениво плескалась рыба. Воздух был чист и свеж, пах солью, водорослями и далекими берегами.

Иногда мы видели стада тюленей, лениво греющихся на камнях. Это было мирное, почти идиллическое путешествие. И самое главное — сытное! Меда в бочонках хватало, вяленое мясо не кончалось. Даже сухари не успели заплесневеть.

Лейф, сидевший у руля рядом с кормчим, оказался тем еще сюрпризом. За его богатырским, молчаливым и нелюдимым видом скрывался цепкий ум и… неожиданная открытость. Видимо, долгая дорога и общее дело развязали ему язык.

Он рассказал нам с Эйвиндом об отце. О том, что Ульрик был дважды женат.

— Моя мать… — рассказывал он. — была из рода Сёрли. Дочь знатного воина. Она сама умела держать меч. Умерла, родив меня. Отец потом долго ее оплакивал.

Он помолчал, глядя на горизонт.

— Вторую жену, мать Торгнира, он взял по расчету. Чтобы укрепить союз с одним из кланов на востоке. Она была тихой, болезненной. Умерла, так и не оправившись от родов. Торгнир выжил. Но с тех пор отец… он как будто боялся к нам обоим привязаться. Слишком больно терять тех, кого любишь.

Я слушал, и по мере услышанного кусок вяленой оленины в моих руках казался мне всё более безвкусным.

— Неужели между тобой и братом никогда не было… тепла? — осторожно спросил я.

Лейф усмехнулся, но в его глазах мерцали ледяные бури.

— Тепла? Он меня с пеленок ненавидел. А я… я его презирал. За слабость. За вечные интриги. Он всегда искал окольные пути, а я всегда шел напролом. Отец пытался нас примирить. Но это все равно что пытаться скрестить волка и змею. Сердце его, думаю, давно разбито.

Потом он повернулся ко мне, и его взгляд стал прямым и тяжелым.

— Рюрик. Вот ты как целитель. Скажи мне честно. Сколько ему осталось? Я про отца…

Я вздохнул. Всегда ненавидел эти вопросы.

— То ведают только боги и Норны, Лейф. Но… если он будет соблюдать режим, не будет пить хмельного и есть жирного, если переживания будут минимальны… — я посмотрел ему прямо в глаза, — то, на мой взгляд, он еще долго продержится. Многие годы.

Лейф медленно кивнул, и на его суровом лице на мгновение мелькнула тень облегчения.

— Спасибо за правду.

В беседу вклинился Эйвинд, до этого молча перебиравший струны своего нехитрого инструмента. В Альфборге он понял, что скальды девушкам нравятся больше, чем воины. Вот теперь и косил под меня…

— У меня, кстати, тоже братья и сестры были. Шестеро. — он дернул струну, и она жалобно звякнула. — Все померли. То оспа, то горячка. Один я выжил. Выжил, да вот такой дурачок родился.

Лейф хмыкнул:

— Тяжело терять кровь. Даже если ее много.

Эйвинд махнул рукой, отбрасывая тень грусти.

— Да ну! Зато мне не надо было с ними драться за пайку или за отцовское внимание. Братская любовь… она, я смотрю, везде одинаковая. Крепкая, да вечно переплетенная с соперничеством. Я вот свободен как птица!

Он снова дернул струну, и на этот раз извлек из нее бодрый, озорной мотив. Мы смолкли, каждый со своими мыслями. На мгновение стало легче. Как в старой жизни, в походе с друзьями. Но чувство это было хрупким, как морская пена.

Спустя какое-то время мы снова причалили к берегу. На этот раз — в уютной, почти круглой бухте, защищенной от ветра высокими скалами и поросшими соснами. Вулканический песок на берегу темнел матовым графитом. С нами было сорок воинов Ульрика — серьезная сила, позволявшая не бояться ни случайной стычки, ни ночного нападения. Мы могли позволить себе комфорт.

Вытащили драккар на отмель, подперев кольями. Разбили лагерь. Быстро, с привычной сноровкой воины принялись за дело. Одни пошли в лес за хворостом, другие наловили в ручье форели, третьи принялись точить оружие, начиная свой вечный, никогда не прекращающийся ритуал.

Вскоре в центре лагеря запылали костры. Не один, а несколько. Воздух наполнился дразнящими запахами — жареной на вертеле дичи, запеченной в золе рыбы, дыма смолистых сосновых веток. Воины расселись кругами. Достали припасенные рога и деревянные кружки. Пошел эль, густой и мутный. Запахло настоящей походной жизнью.

Я сидел у одного из костров с Лейфом и Эйвиндом. Рядом расположились несколько бывалых дружинников. Они с любопытством поглядывали на меня. Слухи о моих «чудесах» и странной манере боя, видимо, добрались и до их ушей.

— Скажи, Рюрик, — начал один из них, молодой парень с глазами-щелочками, — правда, что ты можешь заговаривать раны? Что твои отвары могут поставить на ноги почти мертвого?

— Нет никакой магии, — отрезал я, переворачивая на огне кусок мяса. — Есть знание. Чистота. И умение наблюдать. Большинство умирает не от ран, а от гнили, что в них заводится.

— А в Гранборге, сказывают, ты бездымную печь построил? — вступил другой, постарше. — Как так?

— Дымоход иначе вывел, — пожал я плечами. — Все гениальное просто.

Лейф сидел рядом, на бревне, и методично точил свой нож.

— Слушай, Рюрик, — сказал он, не глядя на меня. — Этот Харальд… Он ведь не остановится на одном походе, да?

— Нет, — ответил я просто. — Не остановится. Он хочет объединить все земли под своей рукой. Как франкский император. Или как римские цезари.

Один из молодых воинов Ульрика, парень по имени Хердис, с интересом повернулся.

— А они… сильные были? Эти цезари?

— Очень. У них были легионы. Строй, дисциплина. Они покорили полмира.

— Как у Харальда? — спросил другой.

— Возможно. Но у Харальда пока нет их инженерного искусства. Их законов. Он покоряет силой. А чтобы удержать народы — нужен ум.

— Ум… — перебил Эйвинд, откусывая кусок вяленой оленины. — Ум — это хорошо. Но без хорошего топора он — как корабль без паруса. Никуда не плывет.

— А мне вот интересно, — встрял в разговор