Владимир Романовский - Хольмгард

— Посмотрим, — сказал Житник.

— Нечего смотреть. Так надо.

— Почему Святополк? Почему не я сам?

Рагнхильд покачала головой.

— Ты, Житник, мой любимый сын. Но нельзя позволить, чтобы сын безродного вятича владел такой территорией — да ты и не сможешь.

— Святополк — официально сын Владимира, — начиная злиться, сказал Житник.

— Не тебе об этом судить, чей он сын. Ты будешь владеть Новгородом, с тебя и довольно, и свои последние годы я желаю провести с тобой. Но Новгород будет платить Киеву дань, и по зову Киева новгородские войска будут идти туда, куда им велят.

Житник закусил нижнюю губу и мрачно посмотрел на мать.

— Нет, — сказал он.

— Что — нет?

— Нет. Я, конечно же, сын вятича. А Святополк сын леший знает кого. Но Новгород не пойдет в подчинение Киеву до тех пор, пока я сам не сяду на киевский престол. Слишком многое сделано, слишком много людей уже полегло за мое дело, чтобы я поклонился Святополку.

— У тебя нет никакого дела! — сурово сказала Рагнхильд. — Никакого! Ты выполняешь то, что я тебе велю!

— Послушай, Рагнхильд, — Житник слегка повысил голос. — Я достаточно почтительный сын, чтобы тешить тебя и даже подчиняться кое-каким твоим капризам. Но главный здесь я. У меня есть свои представления о том, что нужно и чего не нужно делать, и я не собираюсь ими поступаться даже для того, чтобы сделать тебе приятное.

Некоторое время она молчала.

— Ты упрямый, — сказала она.

Житник пожал плечами.

— Ты не представляешь, что ты сейчас сказал, не знаешь, что может быть, если ты лишишься моей поддержки.

— Какая поддержка, Рагнхильд! Волхвы твои? Не смеши меня. Ты дала мне много нужных сведений. Все, что связано было с Неустрашимыми, оказалось правдой. Но настали новые, другие времена. А ты живешь в старых. Твоя месть Владимиру — благородна, но Владимира нет в живых. И Дело его давно не существует. Дело есть у меня, дело великое. Ты будешь мною гордиться, мать.

— Ты глуп, Житник.

— Я сделаю то, что намерен сделать — с твоим ли одобрением, без него ли, это все равно.

— Не боишься, Житник?

— Нет. Теперь уже — нет. Можешь хоть сейчас послать гонцов к Святополку и донести на меня. Можешь сказать ему, что моя цель — киевский престол. Это ничего не изменит. Даже если он придет сюда с войском.

— Берегись, Житник. Мысли опасные у тебя.

— Мне некогда. Я спешу на встречу. Я люблю тебя, как раньше, мать. Если ты не хочешь меня поддержать — не надо. Но не грози мне.

— Я не грожу. Я просто знаю то, что знаю. Без моей поддержки ты не провластвуешь двух недель.

Житник гордо поднял голову.

— Что ж. Да будет так. Мне не нужна ничья поддержка.

Наступило тягостное молчание. Житник поклонился и пошел отвязывать коня. Рагнхильд не двинулась с места, и окружавшие ее волхвы застыли в строгих, укоряющих позах. Вскочив в седло, Житник махнул рукой и, заступив на тропу, скрылся в тени деревьев.

— Жаль, — сказала Рагнхильд, ни к кому не обращаясь. — Жаль Житника. Но и Ярославу не править. Кто наследует ему?

— Судислав, — подсказал один из волхвов.

— Слабый, нерешительный. Возможно, это даже к лучшему. Святополку будет легче.

В двадцати аржах к востоку от Новгорода, во владениях побочных потомков Рюрика, на Бранном Холме располагалась Ветровая Крепость. Функции крепости она перестала выполнять более ста лет назад, а служила больше случайным ночлегом охотникам и местным землевладельцам, следующих в Новгород и из Новгорода. Такие посещения случались редко, и именно поэтому Ветровую Крепость выбрали волхвы и боляре Земли Новгородской, проживающие вне Новгорода, для съезда.

Житник и Горясер прибыли верхом, потратив на путешествие всего около трех часов благодаря надежным подставам, и были встречены восторженно. На съезде присутствовало около трех дюжин человек, из них волхвов около десяти. Волхвы преследовали, конечно же, свои, очень личные, интересы, помимо общественных.

— Стало быть, не ошиблись мы в тебе, Житник, — сказал один из боляр, пожилой и степенный. — А это значит, что скоро станешь ты полновластным правителем Земли Новгородской, в чем мы тебе будем содействовать. Намерен ли ты и дальше следовать своим обещаниям, верны ли слова мудрой Рагнхильд о тебе, не предашь ли ты нас?

Как они любят формальности, подумал Житник, сохраняя дружеское выражение лица. Просто удивительно, что они не приняли греческую церковь.

— Я не предам вас, добрые люди, — ответил он, подстраиваясь под общепринятый в этих краях тон. — Все сделаю, как обещал. Не скрою от вас, что человек я корыстный и тщеславный. Но корысть моя состоит лишь в желании самолично управлять самой славной землею Севера, а тщеславие мое лишь в том заключается, что жажду я одобрения и похвалы от тех, кем я правлю, похвалы правдивой, искренней.

Вокруг закивали, послышались одобрительные возгласы.

— Позволено ли нам будет, — спросил кто-то из волхвов, — жить в Новгороде и не скрывать наше умение?

— Да, — ответил Житник.

— А десятина, — спросил болярин, — только в урожайные годы, и только добровольная?

— Да.

— И чтобы бабам воли не давать! — раздался чей-то сердитый молодой голос.

Все заулыбались и посмотрели на говорящего.

— А разъясни-ка нам, добрый человек, что ты имеешь в виду, — сказал Житник, улыбаясь.

— Потому не с руки, — разъяснил добрый человек. — Нынче бабам позволено и грамоты подписывать, и уделами торговать, и выходить из дому в любое время, и за столом сидеть с мужчинами — не только женам правителей, но вообще всем. Нехорошо это. И по уху ее не ударь — бежит сразу жаловаться, приходит грек в рясе с ратниками, и лопочет что-то по-гречески полдня.

Кругом засмеялись.

— Это мы, пожалуй, на вече решим, — заверил его Житник, улыбаясь.

— Да уж, но только скорее бы. Отец мой все своей племяннице завещал, все. И дом, и сад. Грамоту написал. Я сперва посмеялся, выгнал ее, дуру, к лешему, а она на следующий день с тиуном вернулась. Я в своем доме теперь как бы по ее милости, и она меня может выгнать, что же я делать буду?

— Хвотин, молчи, — сказал кто-то из старших.

— Не буду я молчать.

— Молчи, щенок!

— Обсудим на вече, — повторил Житник. — Есть ли еще пожелания?

— Есть! Чтоб никаких наемников, ни шведских, ни польских, ни греческих, в земле нашей не было!

— Это сложнее, — сказал Житник.

Кругом заворчали.

— Совсем без наемников мы на первых порах не сможем, — резонно заметил Житник. — Ковши только и ждут случая.

Зароптали.

— Но нужно бы ограничить их число в мирное время. Предположим — не более пятисот наемников. Чтобы не мы их, а они нас боялись.

Несколько человек издали одобрительные возгласы.

Выкатили бочку, разлили по кружкам хорошо настоявшийся свир, приготовленный по специальным, волхвом Семиженом составленным, рецептам.

— За память Семижена! — воскликнул один из волхвов.

Это был прямой вызов Житнику, погубившему Семижена. Если он поднимет кубок да выпьет — значит, раскаивается он прилюдно, понимает, что был не прав, смиряется. Житник поднял кубок и выпил.

И снова налили.

— За веру отцов! — сказал пожилой болярин Пелуно.

Житник кивнул. Эка забавно, подумал он. Этому чучелу лет пятьдесят. Стало быть, в год Крещения ему было двадцать. Вроде бы должен помнить, что никакой веры отцов на самом деле никогда не было. Что было много разных богов, и наши боги были лучше, чем боги ковшей, но потом ковши поклонились специальному греческому богу, который оказался сильнее всех. А понятие делания чего-либо «за веру» эти бородачи просто переняли у христиан. И было это совсем недавно — а вот поди ж ты, уже считают своей традицией, причем очень древней.

Затем какой-то волхв произнес благой наговор по адресу Житника, и Житник подумал, что и слово «благой» тоже взято у христиан — так ковши, ничтоже сумняшеся, перевели греческое μακάριος, либо латинское beatus, а эти подхватили.

— Итак? — спросил пожилой болярин Пелуно.

— Итак, нужны полторы тысячи ратников. Через неделю.

— В Верхних Соснах?

— Да.

— Будут. Еще?

— Человек сто всадников, развозить вести по всей округе. На новгородских полагаться первое время нельзя.

— Будут. Еще.

— Повивальная бабка.

— Не понимаю.

— У жены Ярослава скоро родится ребенок.

— Ты же говорил, что ее…

— Да. Но природа на такие грунки внимания не обращает. Девять месяцев минуло — вынь да положь ребятенка, вне зависимости от того, похищена ты, или нет.

— Так Ярослав?…

— Что?

— Я слышал, он не то закоренелый мужеложец, не то вовсе евнух.

— От кого это ты такое слышал? — подозрительно спросил Житник.