Евгений Красницкий - Женское оружие

– Лешка! А ну прекрати! – Анна немедленно отстранилась и мотнула головой в сторону: – Иди… вон, тебя отроки заждались. А вечером… я еще поду-умаю, – добавила она с усмешкой.

– Вот и ладно, значит, жди, – выдохнул он в ответ. Потом тряхнул головой, словно сбрасывая морок, резко повернулся и зашагал в сторону места для занятий, на ходу надевая шлем, который до того висел у него на локте, словно корзинка, с уложенной внутри бармицей. Принял у одного из отроков деревянный меч и махнул рукой другому, задающему ритм движений ударами колотушки в щит. Отроки один за другим принялись повторять уже привычные упражнения, нападая на наставника, а Алексей, почти не пользуясь деревяшкой, уклонялся от их ударов, изредка награждая нерадивых или неловких ударами дубового «клинка».

Анна невольно залюбовалась своим мужчиной – несмотря на почти двухпудовую тяжесть доспеха, движения его больше напоминали танец, а не воинское упражнение: ноги стояли на земле вроде бы и твердо, но в то же время легко, стан сгибался и поворачивался без видимых усилий, быстро, но плавно. Тяжелая деревяшка словно сама по себе перелетала из руки в руку и постоянно находилась в движении, ни на миг не останавливаясь.

Отроки рядом с наставником действительно напоминали неуклюжих щенков – большеголовых, толстолапых, неловких, но настырных и азартных.

«Господи, вот уж не ждала, не гадала, а привалило счастье. Мой! Мой он! Шальной, упрямый, сильный – и мой! Уж это счастье я никому не отдам! Только бы он не понял, что на самом деле я убить за него готова… От одной его усмешки мысли путаются… Но я-то не девка, нет, голову терять себе не позволю… Да и нельзя – сразу не ровней себе считать будет, а добычей, которую со временем и бросить можно.

Хоть и грешно это, невенчанными-то, но я же рядом с ним про все забываю… Может, я и вправду, как матушка говорила, порочна? Сколь грехов-то на мне – не отмолить… Но от Лешки не откажусь, пусть даже гореть мне потом в геенне огненной!

…Муж он и есть муж… Не согласилась с ним сразу, а он тут же: «Не сумеешь – сам займусь», – и весь разговор на блуд перевел. Мол, что с бабы взять – «волос долог, ум короток». Ну нет, милый, я уже не та девка сопливая да строптивая, которую Фрол из Турова привез… не выйдет у тебя ничего, еще посмотрим, кто кого обуздает. Вон Арина тебя как обвела: безропотной она сделалась… как же! Она тоже добилась, чего хотела. Займется он… Только смотрел-то на нее как… Нет, не как на врага, а как на жеребца – хорошего, но норовистого, ее силу почуял и зауважал. Так что иди отроков гоняй, это у тебя хорошо получается, а умную бабу только такая же баба и сможет правильно оценить!»

И только уже направляясь следом за Ариной, Анна вспомнила, что хотела посоветоваться с Алексеем про учебу девок.

«Ну ничего, вот вечером как раз про это с ним и поговорим».

Арина, как оказалось, ушла совсем недалеко – просто завернула за угол и неспешно направлялась в сторону девичьей, так что боярыня быстро догнала ее.

– Что, глянулся тебе наш Прохор? – Разговор о местном малолетнем мудреце показался сейчас Анне наиболее безопасным. – Ведь мальчишка еще совсем, а такое иногда скажет, что наставники в затылках чешут. И в кого только уродился? Отец-то его как раз из таких был… из бездумных. Ладно, он с девицами скоро закончит, но сразу же после этого у них стрельба из самострела будет, а это надолго, – пояснила Анна, увлекая Арину к девичьей. – Пойдем-ка в пошивочную, поговорим, пока я свободна, там нам никто мешать не будет. Да и посмотрю я наконец, что это за бабу деревянную племянничек мой мне подкинул. И тебе будет на что поглядеть. Ты, я приметила, хорошо рукодельничаешь, но того, что мы тут делаем, ты и в Турове не видела.

С этими словами Анна распахнула дверь в особую светлицу, которую с самого начала присмотрела себе под мастерскую, и обомлела.

«Да-а… ТАКОГО в Турове она точно не видела…»

За спиной послышался резкий вздох – и тут же оборвался. Посмотреть и правда было на что: напротив висящего на стене большого овального посеребренного блюда, отполированного и начищенного до блеска, в одной нижней рубахе стояла Анька. Застигнутая их появлением врасплох, она испуганно замерла, не успев изменить старательно, но неумело принятую позу, неприличную и смешную одновременно. Так и стояла враскорячку, поставив ногу на лавку, отставив зад и нелепо изогнувшись. На лице ее еще держалось выражение, должное, видимо, изображать невиданный соблазн и плотский грех – эдакая личина застывшая. Впрочем, выражение это стремительно оплывало, уступая место паническому ужасу: как ни глупа была Анька, а то, что влипла она на этот раз основательно, уяснила моментально. Одного взгляда на мать хватило.

А та и сама не могла понять, ЧТО поднималось у нее в душе и невольно отражалось в глазах – так, что даже Аньку проняло. Вид бесстыже кривляющейся девчонки – ее дочери! – вызвал уже не гнев, а ярость и… боль. Когда-то юную Анну очень сильно обожгло этой болью, хоть она и постаралась запрятать те постыдные воспоминания как можно глубже, забыть, похоронить их. Вместе с болью подступил ужас – тоже давно спрятанный, но от этого не менее жгучий. И уже не она, а именно этот ужас заговорил сейчас вместо нее.

– Та-ак… – От тихого голоса, почти шепота, Анька вздрогнула, как от окрика, попятилась, чуть не споткнувшись, и испуганно залепетала, стремительно бледнея:

– Мам…очка… я не то… я не за тем… я поглядеть хотела… – Суетливо потянулась за сброшенным платьем и замерла, настигнутая резким окриком.

– Стоять! – Боярыня, словно кнутом щелкнула, подошла к дочери, оглядела с ног до головы и брезгливо бросила: – Ну, насмотрелась?

– Ты не поняла… просто я… у меня… прыщик тут… – Всегда бойкую и скорую на оправдания Аньку сейчас было не узнать.

«Она же… Да как посмела?! Грех-то какой! ГОРЕТЬ ТЕБЕ В АДУ, ДЩЕРЬ ПОРОЧНАЯ!!! СЕМЯ ДЬЯВОЛЬСКОЕ!!! МОЛИСЬ!!!»

И прогоняя невесть откуда всплывшие слова, гася боль и слепую ярость, но распаляя гнев, появилось уже осмысленное понимание:

«Не дай бог кто увидит – опозорит ведь… Не только себя опозорит – весь род. Ну нет, не позволю! Из-за одной дурехи вся семья страдать должна? Не хочет умнеть – пусть здесь прозябает».

– Одевайся… – все тем же чужим голосом проговорила Анна, – в Ратное поедешь.

– Как – в Ратное? Зачем? – ахнула Анька.

– Пусть дед решает, что с тобой делать. Все равно пользы от тебя роду нет, один укор и поругание.

– Матушка, да я же только…

– Молчи! – оборвала ее боярыня, да так взглянула, что Анька замолкла на полуслове и испуганно присела. – Видела я все. Делай, что велено!

Если бы мать кричала или хлестала ее по щекам, Анька бы не так испугалась, как вот этим в самом деле усталым и холодным словам. Мама, такая привычная, понятная, временами суровая, куда-то пропала, а вместо нее над Анной-младшей возвышалась совершенно чужая женщина. Она не скрывала своего презрения и смотрела на девчонку с брезгливостью, как на случайно попавшегося под руку слизняка, и слова, вроде бы негромкие, отзывались похоронным звоном.

– Моя вина, что дуру такую вырастила, – сама перед родом и отвечу, – уже как будто и не с дочерью, а сама с собой, продолжала говорить Анна. – Но большей беды не допущу. На выселках твоя дурь роду не так опасна будет.

– На выселках? – взвыла Анька. – Ты же про Ратное сказала…

– Это уже как дед решит… – Боярыня ухватила провинившуюся дочь за косу и деловито, будто веревку для какой-то мелкой хозяйственной надобности, накрутила на руку. – Когда остриженную увидит…

Обернувшись, Анна поискала глазами ножницы, увидела их на противоположном краю стола, поняла, что не дотянется и нетерпеливо кивнула Арине: – Подай!

Та, однако, не спешила выполнить приказ боярыни, положила на ножницы руку – то ли взять их хотела, то ли прикрыть. Посмотрела вопросительно:

– Зачем?

– Давай сюда, раз велю! – повысила голос Анна, начиная сердиться уже на Арину – не понимает она, что ли?

Арина только брови подняла, спокойно и рассудительно проговорила (тоже словно и не с Анной, а сама с собой):

– Косу-то отрезать легко, вот обратно потом не приставишь. Что же это будет за боярышня без косы?

– Да какая из нее боярышня. – Анна, досадуя на неожиданную помеху, в сердцах рванула Аньку за косу, та дернулась и коротко всхлипнула. А Арина только головой покачала и отодвинула ножницы подальше:

– Как это – «какая?» Анна Фроловна из рода Лисовинов. Твоя дочь.

С непонятной для Арины болью Анна выкрикнула:

– В том-то и дело, что моя! Ты что, не видела?

– Да что там видеть-то было?

– Да мерзость всю эту… – Анну передернуло от отвращения. – Грех-то какой!

Тут уж ее собеседница не на шутку удивилась:

– Да бог с тобой! Какой же это грех? Обычное дело…