Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов

То же самое предложил и Ольге.

— Да я и без того в долгу перед тобой, — сказала она. — Только вот что… ежели граф, али тот его прихвостень станут настаивать, чтоб ты указал, где я обитаю… то уж не молчи. Купец — не граф, конечно, но своих в обиду не даст!

— Видел я сегодня и графа, и слугу его, — ответил я. — Франт этот ни словом не обмолвился хозяину обо мне, так что и спроса с меня быть не может, — успокоил я женщину, но порядочность Ольги в очередной раз удивила.

Но в случае с Ольгой давить пришлось не жабу, а щедрость. Признаться, в кармане рука уже нашарила очередной полтинник, но… сдержался, и деньги остались при мне.

Ольга уехала только утром. Я даже распорядился, чтобы Тимоха отвёз даму в карете — всё-таки она близкий мне человек. Кучер, конечно, поворчал, но поехал.

На прощание Ольга вручила мне небольшую книжицу стихов на французском. С потрёпанной обложкой, страницами, местами пожелтевшими… Да и французский я знаю не настолько хорошо, чтобы понять художественную ценность стихов. Но всё равно приятно. И вроде бы — ничего особенного. Но тут, в XIX веке, по-другому и не прощаются.

Я же в ответ сунул ей мешочек с лавандой. Немного поюзанный, признаюсь, — ещё в первый день купил, чтобы бельё в сундуке не пахло затхлостью. Но запах для меня оказался слишком навязчивым.

Едем принимать дом. Поскольку время приближается к полудню, то, чтобы не платить ещё за сутки, выселяемся. Если нужно будет жильё, то уж найдем его. Люди в Москве предприимчивые: торгуют, жарят, парят, шьют, тачают, и если есть возможность заработать копеечку — своего не упустят.

— Ваше благородие, премного благодарен! Надумаете ещё пожить в нумерах — милости просим! — степенный дядька, который сегодня на стойке, благодарит за гривенник серебром чаевых.

Да, я — «благородие», так как нет у меня чинов высоких по табелю о рангах. «Ваше высокоблагородие» — это чин уже 9–8 класса, например, коллежский асессор. А уж «Ваше превосходительство» — это вообще чин четвёртого класса, не меньше. Генерал-майор или действительный статский советник… почти небожитель. Я это всё специально заучил, чтобы не попасть впросак. А память у меня, слава Богу, хорошая.

Ещё на подъезде к дому встречаем телегу, гружённую пожитками. Сверху, восседая с достоинством, как на троне, — Мария Ивановна Толобуева. За кучера — знакомый уже Михаил. Кто он ей — я так и не понял. То ли племянник, то ли просто надёжный человек.

— Ждём вас, — говорит старушка коротко, по-деловому. — Авдотья дом сдаст.

Сказала и тут же полезла за пазуху, доставая что-то, замотанное в тряпицу.

— Там деньги! Одна тысяча пятьсот рубликов. Знаю, что за пять лет больше набежало, но у этой… прости господи… и это забрала с трудом. Как пошла к жидам работать — жадна стала, спасу нет! Правду говорят — подлый то народ.

— О как! Не ожидал… Но передам, конечно, — бормочу я.

Или всё-таки не передам? Ну зачем эти деньги старухе Пелетиной? А мне денюжки — ох, как кстати подвалили!

Но всё мое естество — и Германа Карловича, и Алексея Алексеевича протестует. И если с Германом я, положим, договорюсь… то Лешкино воспитание сильно против. Нельзя позорить дворянскую честь!

— Ты ж, надеюсь, деньги-то не отдашь бабке? Она и так у тебя на всём готовом живёт! — тут же поинтересовался ара и, услышав в ответ моё угрюмое молчание, сплюнув, произнес: — Да, может, и отдавать не придётся. Мало ли… помрёт старуха, пока мы тут.

Вот и он — наш, вернее, мой домик. Ну а что? Факт остаётся фактом: я попал в барина, а Адам — в Тимоху. Никак повлиять на это я не мог, так что и не комплексую. Не я тут сценарист. А что по этому поводу думает «моё имущество»… можно, конечно, спросить. Но ара тоже не дурак, понимает: так сложилось. Зато оба живы!

Улица Никольская, дом номер четырнадцать. Надо бы озаботиться табличкой: здесь у многих они есть. Да ещё какие — с готическим шрифтом, золочёные, местами даже с вензелями, как на старинных фолиантах! Словно весь квартал участвует в негласном конкурсе на самую помпезную нумерацию.

Но соседи у меня — люди скромные. Слева, справа и напротив — участки и дома чуть больше моего. Дворцов нет… если не считать дворец Шереметевых, что в пределах видимости. Теперь он, как мне сказали, принадлежит книгоиздателю Глазунову. Там, между прочим, даже библиотека имеется. Платная она или нет — пока не знаю. Да и неблизкие мы соседи: номер у них десятый, и между нами — дом номер двенадцать, который вроде как тоже принадлежит книготорговцу, но помельче. Похоже, на книгах тут можно состояние сделать, если с умом подойти. Хотя читающего народа немного. Но лавки полны, вывески яркие, значит, спрос есть. Возьму на заметку.

Из ворот соседнего дома на нас с нескрываемым любопытством уставилась какая-то женщина. Судя по виду — прислуга. Потому особой вежливости не проявляю: ни шляпы не снимаю, ни кивка не делаю.

Ворота моего дома заперты, но калитка приоткрыта. Захожу во двор и тут же морщусь — тесновато. Возникает первый бытовой вопрос: куда ставить транспорт? Если загнать карету во двор, передвигаться по нему станет делом акробатическим. Хотя, если спилить вот ту яблоньку у забора… А ещё навес сделать, от дождя, чтобы карета не ржавела…

— Заждались мы вас, барин, — из дома выходит Авдотья с мешком за плечами и, едва поклонившись, намеревается прошмыгнуть мимо меня на улицу.

— Стой! Показывай, что оставили, — пресекаю я попытку бегства.

А вид у тетки не самый цветущий: губа разбита, под глазом фингал свежий, хоть и замазанный! Вряд ли её купец Левин так разукрасил. Скорее всего, маман поколотила, когда деньги добывала. И поделом — не жалко!

— Дерево спилить… и нормально. А коня вон в тот сарай поставим, — показывает Тимоха на два строения на другой стороне участка.

Один из них — это явно баня, а второй — непонятного пока назначения.

— Курей мы там держали, но и коня можно, — пояснила Авдотья и направилась в