Беззаветные охотники - Greko

не расщедрилась. Взглядом охолонила меня. Я знал этот её взгляд. Такой, который отправляет тебя из натопленной парной в ледяную прорубь.

— Что? — пыл и жар, с которым я рассказывал ей про мою догадку, уже исчез.

Тамара покачала головой.

— Что???!!! — я уже кричал.

— Сам не догадываешься?

— Я дурак, знаю! Ты это хотела сказать, судя по тому, как смотришь на меня.

— Да.

— Почему?

Тамара опять вздохнула.

— Как ты меня называешь часто в таких случаях? — начала допрос.

Я задумался.

— Ну, любя и поражаясь твоей проницательности… — предварил на всякий случай. — Ну, чаще всего — «заразой»!

— Да! — кивнула Тамара. — Еще, уверена, думаешь про себя, мол, вот змея! Так?

— Да, — я не стал отнекиваться. — И при чём тут наши отношения?

— При том, дорогой мой муж, что ваша Виктория змея и зараза похлеще моего!

— Тамара!

— Вы, мужчины, наивные. Вами вертеть легче легкого, — Тамара проводила ликбез. — Стоит нам чуть открыть рот, изобразить восхищенный взгляд… Смеяться над вашими плоскими шутками. Все время вам поддакивать… Говорить о том, какие вы умные, смелые… И все! Вы в ловушке! Перестаете соображать! Верите во все, что мы вам говорим! И уже не понимаете того, что на вас уже надет ошейник, а поводок в наших руках!

— Тамара!

— Что не так? — Тамара усмехнулась. — Или я, девушка, выросшая в Грузии, ошибаюсь?

— Нет. Это и так. И не так.

— И почему — не так?

— Ну потому что есть и настоящая любовь! Как у меня с тобой, например.

— Да, есть. Конечно! Иначе бы мир уже давно опустел. И это счастье, что у нас с тобой именно так. Но не у Виктории и Александра.

— Почему ты им отказываешь в таком же счастье⁈

— Потому что я чувствую её. Вижу насквозь. Она фальшивит.

— Зачем ей это нужно?

— А почему бы и нет? — Тамара усмехнулась. — Он же не захудалый абхазский князек. Он — наследник самого большого престола в мире. Отчего же такого жирного зайца в силки не поймать? Она — девушка в поиске жениха! Все так говорят.

— Том, ну… Это ты уже совсем.

— Нет. В самый раз. — Тамара покачала головой. — Вот скажи мне… Вы же там вдвоём стояли с англичанином?

— С Гудсоном.

— Да. Судя по твоим словам, ты ошалел, когда понял, что там в ложе «зарождается любовь»! — Тома не преминула передразнить меня. — Я так и представляю, как ты посмотрел на Гудсона.

Тут Тамара опять меня спародировала, как она это умела: изобразила отвисшую челюсть и придурковатый вид.

— Тамара!

— Что, не так?

— Ну, почти. К чему ты опять?

— А как он на тебя посмотрел?

Я напрягся.

— Он улыбнулся.

— И что за улыбка была? Только честно.

— Довольная. С неким превосходством, — вспомнив Гудсона, вынужден был это признать.

— Да, — спокойно констатировала моя блестящая жена. — Потому что он, в отличие от тебя, на все эти её вздохи, смех, ручки к прическе не купился. Он понял, какую игру она ведет. А, может, и знает. Может, они все это давно решили. И теперь просто загоняют Александра в приготовленный для него ошейник.

… Кажется, Цесаревич был не прочь напялить на себя этот ошейник, настолько он был непривычно оживлен за завтраком.

— Королева меня пригласила к себе в ложу и была весьма мила ко мне.…Интересно и странно смотреть на эту маленькую королеву, которая, несмотря на то, что так мала и молода, имеет-таки свою волю.

— Вы написали отцу о своих свиданиях с королевой? — поинтересовался Юрьевич.

— Да. Ограничился короткой строчкой. Что она удостоила меня двумя танцами. Что она пляшет очень мило.

«Вот его заклинило на слове „мило“. Когда женщина некрасива, только и остается, что указывать: она вызывает умиление», — похихикал я про себя. Следующие слова наследника смыли с меня благодушие, как проливным дождем.

— Я, кажется, влюблен в королеву, и она разделяет мои чувства.

Юрьевич закашлялся. Достал платок и отер большой с залысинами лоб.

— Ваше высочество. Признаться — неожиданно. Дайте мне пару дней на размышления.

Цесаревич будто его и не слышал. Он витал в облаках, не замечая, как капает на блюдце с ложки желток от яйца всмятку.

— Сегодня нас ждет банкет в London Tavern, организованный русской торговой компанией[3]. Ожидается премьер-министр лорд Мельбурн, — напомнил я нашу программу.

Оба не обратили внимания на мои слова.

… Большой зал с коринфскими колоннами в здании на улице Бишопс-гейт вмещал в себя 355 гостей. Из-за их наплыва я чувствовал себя не в своей тарелке. Взял с собой Бахадура на всякий пожарный. Ждал какой-нибудь неприятности, и предчувствия меня не подвели. Когда карета с Цесаревичем приблизилась ко входу в трехэтажную таверну из толпы зевак выскочил какой-то мараз с плакатом в руке. На нем было написано: «Принадлежать России есть истинное несчастье!»[4] Он стал размахивать им, что-то выкрикивая.

Я подмигнул Бахадуру.

— Под локотки — и за угол! Без шума, пыли и — главное — без крови!

Алжирцу дважды повторять не пришлось. Мы выскочили из коляски, на которой ехали за каретой. Подскочили к протестанту. Схватили его под руки и фактически занесли в ближайшую подворотню. Схваченный болтал ногами в воздухе и не имел ни одного шанса вырваться.

— Пся крев! Что вы себе позволяете⁈ Здесь свободная страна!

— Поляк? — уточнил я.

— Москаль! — выплюнул он.

— Нет, я грек! Ошибочка вышла, господин хороший!

— Немедленно меня отпустите!

— А то что? Папе римскому пожалуешься?

Поляк разразился потоком ругательств.

— Что случилось⁈ — в переулок ворвался запыхавшийся Гудсон.

— Мешал Его Императорскому Высочеству пройти в Лондон Таверн.

Я вырвал из рук поляка плакат и огрел его по голове.

— Правильно! — неожиданно поддержал меня Джемс. Он заорал на поляка. — Вам что было сказано⁈ Сидеть и не высовываться! Кто поручил? Чарторыйский?

Протестант испуганно втянул голову в плечи. Я вздохнул: «Эх, сюда бы автозак или демократизатор на худой конец!»

— Как мы с ним поступим, господин Гудсон?

— Накостыляем по шее и отпустим!

— Есть вариант лучше! Бахадур, разверни его лицом к улице.

Алжирец дернул поляка так, что он еле устоял на