Земский докторъ. Том 1. Новая жизнь - Тим Волков

— Так я просто, интереса ради. А то ходит крепкий паренек без дела, слоняется, когда стране каждые руки важны.

— Хватит, Гвоздиков, — перебил его ефрейтор Лапиков. — Доктор дело делает, нужное. Без него бы Юрка тот уже не дышал. И мы бы тут не карты тёрли.

Солдаты закивали, кто-то буркнул:

— Верно, Сергей Степаныч.

Яким только фыркнул, отворачиваясь, но его пальцы, сжимавшие сигарету, побелели.

Артём кивнул ефрейтору, но внутри всё кипело. Он повернулся, чтобы уйти, когда услышал шорох за спиной — не от солдат, не от карт. Тень мелькнула у стены больницы, где начинался лес, и шаги, быстрые, как у зверя, затихли в траве. Кто-то следил за ними.

Артём замер, вглядываясь, но смог рассмотреть только ветки, качавшиеся на ветру.

Яким, тоже услышавший шорохи, ядовито ухмыльнулся, словно что-то зная.

Глава 12

— Балбес! Язык что помело!

— А че я такого спросил? — поймав осуждающие взгляды приятелей, еще больше взъярился Яким. — Что, неправда, что ли? Мы в окопах вшей кормим, проливаем за Отечество кровь… А некоторые здесь, в тылу, окопались! Справедливо разве?

— Дурень ты, Гвоздиков! — ефрейтор укоризненно покачал головой. — Ну, как есть — дурень!

Иван Палыч давно уже ушел по своим делам — осматривать Марьяну и Юру, так что беседа продолжилась без него.

Правда, совсем недолго.

Хмыкнув, Гвоздиков вдруг бросил быстрый взгляд в сторону начинавшегося сразу же за больницею леса. Присмотрелся, покусал губу.

Ефрейтор, уважаемый всеми ветеран Сергей Сергеевич Лапиков, вдруг переглянулся с остальными и ухмыльнулся:

— А, может, какая причина твоей дурости есть? А, Яким? Может, и тебе иглу воткнуть от аппарата? Только в голову — подкачать воздуху! Может ума прибавится!

Солдаты загоготали.

— Да ну вас! Пойду, пройдусь лучше… — зло сплюнув, махнул рукой парень.

Похоже, он этой фразы и ждал. Повернулся, запахнул поплотнее шинель да зашагал к лесу.

— Обиделся, ишь, — посмотрев ему вслед, ефрейтор достал кисет и обрывки газеты. — Закуривай, парни! Пока дохтур не видит…

— Вот, это по-нашему!

Кто-то чиркнул спичкой. Раненые опаслив оглянулись и дружно задымили.

— Опять курите! — выскочила на крыльцо Аглая. — А ну-ка, кончайте! Кончайте, кому говорю? Иначе все доктору расскажу.

— Ну-у, Аглая… Мы уж и закончили… — рядовой Кондрат Ипатьев демонстративно бросил самокрутку под ноги и затоптал сапогом. — Э-эх, одна радость в окопах — махра да цигарка! Я вот с четырнадцатого года воюю. Сначала, понятно был — за Отечество да за батюшку царя… А ныне уж и не знаю… И когда только война эта кончится? Ни конца ей не видно, ни краю. То мы германа с австрияками бьем… то они нас гонят… В газетах пишут — нонче румыны за нас встали… Только толку-то от этих румын!

— Эй, Кондрат! — тут же шикнул Лапиков. — Ты б язык-то попридержал… Мало ли?

— А вот ты, Сергеич, про румынов сказал… — подал голос Бибиков, Иван. — Нешто и вправду — хужей австрияков?

— Румыны-то? Да они навроде болгар. Сколько мы их от турка освобождали… Сколько наших за Болгария полегло!

— Тятенька у меня под Плевной ранен был! — не премину похвастать Ипатьев.

— Во-от! А болгары нонче за немцев! С самого начала за них стоят. А люди русские за них кровь проливали… Спросите — зачем?

— Зачем?

— Вот и я говорю — незачем…

Пока раненые вели разговоры, Яким Гвоздиков прошел с полсотни шагов по лесной тропке и у рябиновых зарослей резко замедлил шаг. Затаился, настороженно осматриваясь, и тихонько позвал:

— Э-эй! Кто здесь?

— Громче-то еще покричи! — недовольно буркнули в ответ.

Качнулись красные налитые грозди.

— Ну, здравствуй, Гвоздиков! Машу тебе, машу… А ты и глаза не поднимешь! Заболтался, смотрю.

— Здравствуйте, господин Гробо…

— Тсс! Тихо. Не надо фамилий… — постучав тросточкой по сапогами, Гробовский расстегнул макинтош и хмыкнул. — Душновато что-то. Верно, к дождю… Ну-с, Некто из Липок — что ты там сообщить собрался? Не дай Бог — черт-те что окажется… Уж я тогда тебе устрою!

— Что вы, Алексей Николаич! Нешто я бы зазря… — испугано проблеял Яким. — Тут дело такое… политическое!

* * *

Такие парты назывались «парты Эрисмана». Этакий комбайн из скамейки и покатого стола с крышками и углублением для перьев и чернильницы-«непроливайки». Даже родители Артема застали таковые лишь в начальной школе — рассказывали…

Два ряда парт — на два класса, первый и второй. Рядом, в соседнем помещении располагались еще два класса — третий и четвертый — у Николая Венедиктовича. Школа была двухклассной, классные пары занимались вместе — просто каждому классу учитель давал свое задание.

Так пояснила Анна Львовна… Анна…

Иван Палыч зашел в школу по пути из трактира — пришлось все же заглянуть самому, договориться насчет спирта. Вообще, это была винная монополия, спирт перегонялся на государственных (или, как тогда говорили — казенных) винокурнях и нынче, во время войны, подлежал строгому учету… Впрочем, как и до войны — нарушать государственную монополию производства водки не дозволялось никому. Водка вообще продавалась лишь в государственных («казенных») лавках с гербовыми (!) вывесками. Ну и да — в трактирах тоже.

Все эти сведения Артем невольно почерпнул из разговоров раненых и болтовни Аглаи. Так, между делом — особо-то ведь не прислушивался. Да и доктору было все равно, где брать спирт — лишь бы был… И — срочно!

Трактир, так трактир — подумаешь… Раз они алкоголем — пусть и на разлив — торговали, значит и спиртом могли. Почему бы и нет-то?

Так думал Артем… А вот Анна Львовна сомневалась.

— Как же хорошо, что вы зашли, Иван Павлович! — искренне обрадовалась девушка. — У нас как раз большая перемена.

— Ранний обед? — доктор негромко рассмеялся. — Или поздний завтрак? Ладно, давай ребят на осмотр!

Доктор наконец-то собрался провести медосмотр учащихся: в земской управе вдруг потребовали строгий отчет. Пришлось поторапливаться.

— Я сейчас мальчиков осмотрю, — поправив висевший на шее стетоскоп, пояснил Иван Палыч. — А к девочкам потом отправлю Аглаю. Девчонок же у вас мало совсем…

— Увы, родители косные. Одно слово — деревня!

Анна Львовна вздохнула, а доктор вдруг улыбнулся: все ж до чего ж хороша была девушка!

Они стояли в школьном коридоре, глядя в окно на огненно-красные клены, пожухлые заросли