Вадим Сухачевский - Доктор Ф. и другие

— Убить? — поежился я.

— Да – но как-нибудь по-хитрому. В последний момент, чужими руками. Сами они, де, выполнили все – и тут происходит нечто совершенно непредвиденное. Тут вариантов неисчислимое множество, на это, не сомневайся, они мастаки… Впрочем, — после неприятно для меня растянувшейся паузы добавила она, — это, пожалуй, для них тоже не самый блестящий выход. На такую накладку тоже могут посмотреть косо. Все-таки мне, знаешь, кажется, они выберут кое-что иное: чтоб и волки были сыты, и овцы целы.

— Овцы – это мы? — спросил я (признаться, с некоторой надеждой).

— Боюсь, в этой ситуации, — сказала она, — овцы – все. Ну, или – почти все.

— И до чего же они тогда могли, по-твоему, додуматься? Ты говорила еще про какой-то выход.

— Да… И если додумалась я – то почему бы не додуматься и им?.. Все просто: ни в коем случае ничего у нас не выведывая (да мы ведь и сами по сути ничего не знаем), выполнить задание и доставить нас всех, — уж не знаю, сколько нас таких, — на самый верх.

— Президенту?

— Получается, что так. И пускай он сам, если есть желание, узнаёт, что за тайна такая из тьмы веков – да на его седую голову. Всё! Высокое задание выполнено! Тут и награды не запозднятся… И…

— И ему крышка, — договорил я за нее. Чуть виновато добавил: – Просто – по твоей логике, так получается…

— А по-моему – вовсе нет, — сказала Лиза. — Эта Тайна как раз и рассчитана на власть имущих, на тех, кто может – хотя бы теоретически – на что-то повлиять. Она была бы бессмысленной, если бы всем тут же – "крышка"!

— Ну а Павел? — спросил я. — А Николай Второй? Если ты помнишь, оба они кончили…

— Нет, все снова же не так просто! — с жаром возразила она. — С ними все произошло далеко не столь мгновенно, и совсем иначе! Император Павел, если ты помнишь, царствовал после этого еще больше года, а Николай – тот и вовсе почти восемнадцать лет. Я думаю, проклятие Тайны, если оно в самом деле существует, на них не распространяется… Во всяком случае, распространяется в несколько ином смысле. Все дело, наверно, в том, как они этой Тайной распорядились. Ты, надеюсь, помнишь?

— Как?.. Да, пожалуй что – никак, — вынужден был согласиться я.

Она подхватила:

— Вот именно! Можно сказать, палец о палец не ударили! Отослали вперед на сотню лет: разбирайтесь сами!.. Может быть, они что-то смогли бы изменить в своей судьбе… Да, черт их побери, плевать на них!.. Не только в своей!… В судьбе страны!.. Мира!.. Если бы были не столь опасливы, если бы нашли волю на что-то решиться!..

Мысли мои были вязкими, как патока. Императоры и президенты как-то меньше меня сейчас волновали, чем эта крохотная прекрасная женщина, близкая, как дыхание, связанная со мной каким-то хитроумнейшим, трансцендентальным образом одной странной судьбой.

— И если бы ты… — сказал я, охваченный нежностью к ней. — Если бы ты могла им посоветовать… — Не знал, что продолжить, и только смог спросить: – О чем ты сейчас думаешь?..

Ожидал, что она снова заговорит о судьбе мира и о его спасении, но услышал в ответ:

— А смеяться не будешь?

— Я?!..

— Ты!.. Потому что я думаю сейчас… Ты не поверишь!.. О дырке в чулке!

— ?!..

— О том, что туфли тесные! — воскликнула она и, сняв одну туфельку с ноги, отшвырнула ее подальше в глубину склепа, где мы находились. — Им важно, чтобы модель была непосредственно от Диора, а остальное для них не имеет значения! Колодка, например!.. Говорю с тобой – и мучаюсь от боли!.. Посмотри, какая мозоль!

Я присел рядом на сундук и взял в руки ее прекрасную, миниатюрную щиколотку, затянутую в светлый шелк. Под чулком, действительно, взбухла водянистая мозоль, так что я не понимал, как она ухитрилась при этом довести меня до конца винтовой лестницы.

— Больно? — спросил я.

— Уже – нет, — сказала она.

— Если надо, я тебя понесу.

Лиза спросила:

— А куда?

— Тут есть другой выход?

— По-моему, должен быть, но я точно не знаю… И нога болит… Давай посидим…

С ней… Вот так, рядом… Ее нога на моих коленях… Боже, если есть еще какое-то представление о счастье!.. Как сейчас: молчать, сидеть…

Наверху, кажется, уже пришли к миру и теперь общими усилиями ломали потайную дверь…

Черт с ними! Не имело значения! Существовало только это крохотное "сейчас", крохотное – и бесконечное, забравшее в себя целиком…

— У нас несколько минут, скоро они сюда нагрянут, — сказала она. — Как думаешь, поищем другой выход или будем их дожидаться?

Я промолчал. Здесь, по крайней мере, хотя бы эти мгновения были целиком наши. Кажется, Лизе тоже не хотелось их обрывать.

— Может, — тихо спросила она, — хочешь еще что-то узнать обо мне?

— Не хочу… — сказал я.

Просто вот так сидеть, молчать. До скончания века, до гибели Вселенной…

— Нет. Наверно, хочешь. Спрашивай… А то несправедливо получается: я о тебе почти все знаю, а ты обо мне – по сути ничего. Кем я, например, была до того, как… Ну, до того, как влезла во всю эту историю?

— Ну, кем?.. (Видит Бог, ничего я не желал знать, кроме этой минуты, отрубившей все.)

— Шлюхой! Уличной девкой! — неожиданно зло выстрелила она. — Нужны другие синонимы?

— И этих тоже было не нужно, — сказал я. — Мне это безразлично.

Безразлично! Конечно же! Я был влюблен, и лишь сейчас в полную меру это осознавал… Бог ты мой! и ее нога в порванном чулке на моем колене!..

Ногу-то она как раз и вырвала. Уселась на сундуке, неприступная, как фараонесса:

— Нет! Я обязана сказать!..

Девятая глава

МЫ ПЛЫВЕМ ПО РЕКЕ. "СЕМНАДЦАТЫЙ". ОТКРОВЕНИЕ  

1

Благоприятен брод через великую реку.

— …Во всяком случае – сейчас!..

Дальше она говорила быстро-быстро, не давая мне вставить слова:

— Я не знаю своих родителей… Господь им, конечно, судия… Детдомовская… Из-под Оренбурга… И все же каким-то чудом поступила в университет! Не где-нибудь – в Москве… Ах, Сережа, понимаю сейчас – рукотворное было чудо! Все у них, конечно, было вычислено заранее!.. И всегда они за мной приглядывали! Наверно, с самого рождения я была у них под колпаком!.. Когда меня исключили – просто не оказалось другого выхода!.. Ни денег, ни жилья… Один путь, некуда больше деться… Так оно и вышло… И тут вдруг сходу предлагают золотую клетку!.. Да такую!.. Ну, ты видел!.. Ниже падать мне было все равно некуда!.. И выше, наверно, возлетать…

— Черт!.. (Голос был Снегатырева.) Спичек, ясно, ни у кого?.. Некурящие все, туды-ть вашу!.. Любаня, давай ты первая, у тебя глаз позорче…

— Ага!.. Как что – так Любаня! Как сортиры чистить – тоже Любаня!.. А как насчет премии!..

— Ладно, ладно… (Это уже Орест Северьянович – медовым голосом.) Насчет сортиров отменяется…

— А как Лайме – так "Филодоро"!

— Ну-ну, будет и тебе "Филодоро".

— Только мне – нумер второй! И цвета беж!.. И чтоб – к Новому году!

— Ладно, Любань, ты ж мое слово знаешь, не обману. Давай, иди, не мелочись!..

— А с этим… (Чуть сипловатый после драки голос Готлиба.) Как бишь его?.. С Двоехе… С Двоехоровым – что? (Кажется, противоборствующие стороны все-таки пришли к некоторому консенсусу.)

— А что он?

— Лежит, не дышит.

— Скучный весь… (Любаня, кажется.)

— Ну и Лады!.. Шмакова загасили?.. Вот и положьте их рядом, пускай отдыхают, оклёмываются… Афанасий, готов?

— Усегда готоу! Як пионэр!

— Любаня, готова?

— Готова!.. Как что – так сразу Любаня, сразу никого у них, кроме Любани!..

— Ну вот… — сказала Лиза. — Надо что-то решать. Будем искать другой выход?

— Давай попробуем.

— Факелы лучше погасить, — посоветовала она, — а то они нас увидят.

Какой-то валявшейся возле ног доской я быстро забил пламя. В наступившей тьме услышал, как она отшвырнула обе туфельки:

— Тогда мне придется босиком. — С этими словами она встала с сундука и тут же вскрикнула: – Ой! Здесь везде битое стекло!.. Нет, далеко мы так не уйдем…

— Понесу тебя, — сказал я и решительно подхватил ее на руки.

Лиза обняла меня за шею, в кромешной темноте, нас еще теснее спаявшей, став почти что частью меня. Я совершенно не ощущал ее веса. Сердце заходилось в груди от такой близости ее дыхания.

— Сейчас бы фонарик… — проговорила она.

Я не стал отвечать – не хотелось в этот миг лишних слов. Да и не нужен был нам никакой фонарик – я вдруг понял, что хорошо знаю, в каком направлении следует идти, хотя еще не отдавал себе отчета в том, откуда оно происходит, это знание. То был не свет, а некое предощущение света, но такое же явное, как если бы всамделишный свет откуда-то из глубины манил к себе.