Инженер Петра Великого – 11 - Виктор Гросов

эту страшную весть от своих граждан? И правда ли, что вместо поиска союзников вы пытались тайно откупиться от нас, выпроводить, как зачумленных?

— Это ложь! — взвизгнул банкир-синдик. — Мы защищали нейтралитет!

— Пытаясь подкупить посланника союзной державы? — уточнил я. — Оригинальное толкование нейтралитета.

Толпа взревела. Многие уже знали о нашем положении, но все эт были слухи, а тут прямое заявление. Мы обвиняли их в трусости и предательстве. Авторитет Малого совета испарялся на глазах.

Я отошел в сторону. Теперь мой взгляд был устремлен на Пьера Фатио. Он стоял, гордо выпрямив спину, и на его лице читалось предвкушение триумфа.

— Господин Фатио, — мой голос стал мягким, сочувственным. — Его Величество наслышан о вашей борьбе за справедливость.

Фатио расправил плечи.

— Но объясните императору, — продолжил я, — почему в тот момент, когда врагов вокруг полно, вы сеете смуту в своем собственном доме?

— Я борюсь не со своим домом, а с узурпаторами, которые в нем засели! — пламенно ответил он, под одобрительный шум толпы.

— Достойная цель, — кивнул я. — Но разве справедливо, что из-за ваших пламенных речей город оказался на грани голодного бунта? Разве справедливо, что ваши оппоненты, доведенные до отчаяния, были вынуждены искать защиты у иностранной державы, поставив под угрозу саму независимость Женевы?

Фатио запнулся. В его глазах мелькнуло смятение. Мой удар достиг цели: я не клеймил его как радикала, а тонко подводил толпу к мысли, что их пламенный лидер, при всех благих намерениях, лишь усугубил кризис. Что он, по сути, ничем не лучше олигархов.

— Я хотел как лучше! — выкрикнул он.

— Благими намерениями, господин Фатио, как известно, вымощена дорога в ад, — тихо ответил я. На мгновение что-то похожее на жалость кольнуло меня. Этот парень искренне верил в свою правоту. А я, на глазах у всех, ломал, возможно, единственного честного политика в этом гадюшнике. Впрочем, выбор у меня отсутствовал.

Я отступил к подножию трона. Работа была сделана. За полчаса публичной порки репутация и старой, и новой власти обратилась в прах. Перед нами стояли две группы людей: одна — заклейменная трусами и предателями, другая — изобличенная в слепом фанатизме, ведущем к гибели. В Женеве образовался вакуум власти. И заполнить его могла только одна сила — та, что с мрачным удовлетворением взирала на дело рук своих с простого походного трона.

В образовавшийся вакуум, как вода в пустой сосуд, начала вливаться чужая несокрушимая воля.

Медленно поднявшись, Пётр навис над площадью. Его огромная фигура, возвышавшаяся на помосте, мгновенно приковала к себе все взгляды. Спокойным голосом, который без всякого рупора долетал до самых дальних рядов, он начал говорить, под громкий перевод местных горлопанов, нанятых нами:

— Граждане Женевы! Я выслушал обе стороны. И теперь вижу — ваш город болен. Ваша знать, — он кивнул в сторону синдиков, — проявила трусость. А ваши народные вожди, — его взгляд переместился на Фатио, — готовы ввергнуть вас в пучину усобицы. Ни те, ни другие не могут дать вам мира, хлеба и порядка.

Он сделал паузу. Народ косо поглядывал на Петра. У всех было понимание, что сейчас русский император захватит власть. И довольных лиц не было. Я в какой-то момент даже думал, что если Государь пойдет по кровавому пути и сейчас вспыхнет бунт неповиновения, то придется израсходовать весь оставшийся боезапас «Шквалов».

— Посему, — его голос набрал силу, — как ваш друг, я предлагаю решение. Я предлагаю вам сформировать Временный комитет управления. Войдут в него не политики. А люди дела.

Глашатай, стоявший у подножия, развернул свиток.

— От купечества — господин Лефорт и господин Дюфур! От гильдии часовщиков — мастер Пикте! От гильдии оружейников — мастер Риго! От городской милиции — капитан Дюпон!

Он зачитывал имена «крепких хозяйственников» и «силовиков» — людей, уважаемых в городе за свое дело, а не за красивые речи. Мы этих кандидатур заранее согласовали.

— Этот Комитет, — продолжил Пётр, — будет временно управлять городом. До полной урегулирования конфликта.

Толпа одобрительно загудела.

Оставался один вопрос. Фатио.

— Что же до господина Фатио, — Пётр посмотрел на адвоката, — то такой выдающийся ум не должен прозябать в городских спорах! Я назначаю господина Пьера Фатио чрезвычайным послом свободной Женевы при моем императорском дворе! Он немедленно отправится с нами для обсуждения деталей нашего союза!

Этот ход был сродни нокауту. Фатио застыл с полуоткрытым ртом, не зная, как реагировать. Он хотел было крикнуть, что это фарс, однако его же соратники, услышав об официальном признании и «союзе», уже восторженно ревели, подхватывая своего лидера на руки. Ни ареста, ни унижения — его «возвышали», одним росчерком превращая в почетного заложника, навсегда отрезая от его главной силы — улицы.

Пётр обвел взглядом притихшую, ошеломленную толпу, которой требовался простой, понятный сигнал.

— Любо вам мое решение⁈ — прогремел он на всю площадь по-русски.

Не поняв ни слова, женевцы недоуменно переглядывались. В повисшей неловкой паузе, по моему сигналу, сотня глоток преображенцев из оцепления рявкнула в ответ как один громовой раскат:

— Любо, Государь! Любо!

Мощный, уверенный клич прокатился над площадью. Благо горлопаны перевели это как вопрос на согласие предложения русского императора. И толпа, зараженная этой мощью, не вникая в смысл, подхватила его. Сначала неуверенно, потом все громче и громче. «Лю-бо! Лю-бо!». Площадь ревела, утверждая решение восторгом, смысла которого не понимала.

Я смотрел на это и еле сдерживал смешок. Это какой-то сюр. Женева кричит «Любо».

Победа была бескровной. Верный себе, Пётр приказал выкатить на площадь бочки с вином, предусмотрительно закупленные Анной, и раздать часть тех самых сухарей, что испекли для «мифической армии». Началось народное гулянье.

Мы с Петром стояли на помосте, наблюдая за срежиссированным праздником. Царь был в эйфории.

— Ай да я, ай да ты! — хохотал он, хлопая меня по плечу. — Какой спектакль отгрохали! А? Людовику такое и не снилось!

Я улыбнулся. На плечи навалилась усталость. Моя война на сегодня закончилась.

— Знаешь, — Пётр вдруг стал серьезным, окинув меня с ног до головы оценивающим взглядом. — Пора тебе перестать быть бароном. Мелковато.

Я вскинул на него брови.

— Не понял, Государь?

— А чего тут понимать? — он снова расхохотался. — Ты только что, по сути, присоединил к Империи целую провинцию. Пусть и неофициально. Так что по праву завоевателя… — он сделал паузу, и в его глазах заплясали дьявольские искорки, — каково тебе будет, а, граф Женевский?

Я раскрыл рот. Граф Женевский. Титул, который в этом кипящем котле европейской политики звучал как пощечина австрийскому императору, французскому королю и самому Папе Римскому. Это была мишень, которую Пётр с царской щедростью нарисовал у меня на спине.

— Шутишь,