Предчувствие беды. Книга 1 - Борис Спартакович Акимов

красной кирпичной пожарной части, практически не пострадавшей, мимо Андреевской церкви с разрушенной звонницей, свернула налево по Кадетской, развернулась, потом направо, в проезд, и остановилась у церкви.

Лютеранская церковь Святой Екатерины стояла фасадом на улицу, а справа и слева были проходы, через которые можно было попасть за церковь, в широкий двор. Когда-то посередине двора был небольшой садик и фонтан, и на этот фонтан выходили окна детской – Вериной детской, потом ее комнаты, комнаты уже взрослой барышни. И из этой комнаты двадцать лет назад… Нет, двадцать один…

Стекла в доме справа были целы, но вместо фонтана и скверика посередине двора была яма, наполненная грязной водой. Вокруг ямы кое-как уложены узкие деревянные мостки, чтобы пройти к парадным. Было тихо. По мосткам бродил одинокий голубь.

Эти первые часы в Петербурге Вера потом не любила вспоминать: про Швейцарию, Гибралтар и Саутгемптон рассказывала Андрюше охотно, а он эти истории очень любил, все требовал повторения и каждый раз внимательно следил, чтобы мама не отклонялась от сюжета, чтобы все подробно рассказывала. А вот про то, как приехали в Петербург… Ну, жили в их квартире британские офицеры… Как раз тот самый майор Партридж здесь и оказался… Очень вежливые были… Тут же освободили две комнаты, в которых Вера с Андрюшей и Зоей и поселились… Потом пришлось пороги обивать в оккупационной администрации, чтобы освободили квартиру.

То пальто свое, в котором приехала, Вера еще долго носила – коричневое, модное, с большими пуговицами, с шерстяными обшлагами, тоже коричневыми, шарфик, брошка, шерстяные варежки… Модница, одним словом. Поначалу резко выделялась из серой нищей толпы, потому и казалось, что пальто еще вполне, пока не наладилась кое-как в Питере жизнь, пока не стали люди на улице получше одеваться. Тут-то и оказалось, что пальто совершенно невозможное, старое, его давно пора выкинуть… Но это было потом – Андрей уже в школу ходил. А тогда британский офицер, помощник коменданта Васильевского острова, взглянул на нее с явным интересом, хотя и молодой был совсем, а Вере все-таки уже сорок с лишним:

– Vera Petrovna, – сказал офицер, говоривший по-русски довольно бегло, хотя и с акцентом, – британские оккупационные власти были бы вам чрезвычайно признательны, если бы вы согласились передать принадлежащую вам по праву собственности квартиру в дар администрации ее величества. Взамен мы готовы предоставить вам с сыном одну из конфискованных у большевиков квартир здесь же, на Васильевском.

– С какой стати, господин офицер, – вспыхнула Вера, – я должна жить в конфискованной квартире, когда у меня есть собственная? Или право собственности оккупационными властями уже не признается?

– Что вы, что вы, Vera Petrovna, – смутился лейтенант. Щеки его, и без того румяные, налились пунцовым, уши засияли, казалось, даже кубик на погоне как будто слегка покраснел, – это совершенно добровольно, Vera Petrovna, просто вам двоим с сыном эта квартира наверное слишком большая?

– Ничуть, – гордо ответила Вера. – Во-первых, у нас няня. И потом, скоро приедет муж. И сестра, я надеюсь, приедет со своим мужем и двумя детьми. Нам эта квартира еще и мала покажется.

– Ах вот как, – лейтенант почему-то отвел глаза. – И откуда ваша сестра будет приезжать?

– Из Копенгагена, – ответила Вера. – Мы же все жили в Дании. У вас же в бумагах все это есть. Она еще в двадцать пятом вышла замуж за Йенса, за датчанина, у них двойняшки, мальчики, им по пятнадцать исполнилось, а что?

– Нет-нет, ничего, – заторопился лейтенант, – просто сейчас сложно пока с поездки из германской зоны, поэтому я спросил. А где ваш муж сейчас?

– Он в Москве, – коротко ответила Вера.

– Вот как. – Лейтенант задумался. – Что он там делает?

– Он работает в Aryan Allianz.

– Вот как. Вы можете подождать минуту, Vera Petrovna?

Лейтенант вышел, но быстро вернулся, улыбаясь. Как-то все разрешилось с квартирой: то ли майор Партридж помог, то ли просто адмиральские бумаги оказались в полном порядке, не подкопаешься.

* * *

Квартира выходила окнами и на Первую линию, и во двор. Огромная, двоим много, конечно, даже с Зоей, но скоро ведь Петя приедет… И Елена со своими из Копенгагена… А пока жили свободно – столовая, большая гостиная, спальня, детская, комната Зои, еще библиотека и еще две комнаты пустовали. Зоя только ворчала, что убирать не успевает, но Вера помогала, и как-то жили.

Над окном в Андрюшиной спальне были завитушки колонн – первое его детское воспоминание. Хотя вообще от детства у Андрея воспоминаний не осталось почти никаких. Уже взрослым он осознал, что жили они тогда небогато: денег, которые аккуратно присылала Ольга, поначалу хватало, потом хватать перестало, и Вера пошла работать, хотя Ольга и писала из Швейцарии, что готова продать «шато» и третью часть денег послать Вере. В немецкий констанцский дом Ольга так и не вернулась, там уже давно жили какие-то чужие люди. Третья часть денег, отвечала Вера, мне все равно не поможет, зачем же продавать, никому от этого лучше не будет. Работала неподалеку, в университетской библиотеке, ходила на работу пешком, через Кадетскую и потом через двор, очень удобно.

Осенью 1943-го Вера получила письмо из Орхуса. Стандартный конверт, не очень чистый, измятый, без марки. Не по почте: кто-то привез, принес и бросил в ящик. Внутри три листа плотной желтоватой бумаги, тесно исписанные с обеих сторон, по-немецки. Почерк незнакомый. Андрей потом, уже взрослым, не раз перечитывал это письмо, на сгибах листы потерлись, но он знал его практически наизусть: на втором курсе это письмо легло в основу его эссе о послевоенной политике немцев в Европе. Что речь в письме о его дяде, он в эссе упоминать не стал.

Писал неизвестный, видимо, выживший соратник Йенса по этой идиотской и трогательной до слез истории. Сразу после войны немцев, ясное дело, везде в Европе встречали с цветами – еще бы, освободители… И в Копенгагене тоже поначалу полная была эйфория от победы. Но довольно быстро оказалось, что немцы совсем иначе смотрят на послевоенное будущее Дании, чем датчане. Во-первых, границу опять передвинули километров на двести на север – ну, да, действительно, там не поймешь, кто живет, – то ли немцы они, то ли датчане, диалект вроде один и тот же, немцы утверждают, что это их соотечественники и они просто выравнивают границу и восстанавливают единство нации, поди поспорь с ними… Во-вторых, сотрудники немецкого посольства в Копенгагене как-то уж очень грубо начали себя вести, чуть ли не инструкции стали давать правительству суверенной страны – какую внешнюю политику вести, с кем дружить, какую продукцию промышленную выпускать… Это датчане стерпели бы, но немцы навязали датчанам – да и не только им, голландцам тоже, и австрийцам – договор, в соответствии с которым отряды