Держава - Олег Валентинович Ковальчук

— Касательно той волны негатива, а если называть вещи своими именами — того дерьма, что на меня было вылито за последнее время, отвечу так… — Я сделал небольшую паузу, обвел глазами зал по той мудрой методике. — Не скрою, мне было очень обидно, когда я читал в газетах о своем неблаговидном поведении где-нибудь в Берне, или Стокгольме как раз в тот момент, когда я находился в Сызрани или в Перми. Но я не стану ничего опровергать. Тому, кто уже задал себе некую установку, ее не переделать. Поэтому, кто считает, что император Российской империи вор, наркоман и убийца — пусть так и считает. Но тех, кто уверен, что я порядочный человек, достойный управлять великой страной… таких людей все равно гораздо больше, потому что честных и умных людей в России всегда больше, нежели дураков и негодяев. — Я сделал ещё одну паузу, опять обвел глазами зал и сказал, чтобы мои слова дошли до каждого из присутствующих. — Могу сказать ещё одну вещь. Тех журналистов, редакторов, а так же тех, кто стоял за всеми этими борзописцами, когда поливали грязью меня, как цесаревича, я прощаю. Прощаю за прошлое. Думаю, умному — достаточно.

Надеюсь, что до господ депутатов, половина из которых имеет дело с крупными издательствами и газетами, дошло, что я говорил о прошедшем времени, но не сказал, а что будет с теми, кто станет лить грязь на императора сейчас? А вот об этом я говорить не стану и пугать никого не буду. Был в моей истории один политический деятель, который никого никогда не пугал… А здесь никто не отменял Закон об оскорблении величества и каторга в восемь лет — реальность. Но, судя по всему, мой дедушка за все время своего правления ни разу не применял этот закон. А зря.

Я изобразил легкий поклон в сторону председательствующего, предлагая ему продолжить нашу встречу, а из зала уже потянулись руки. А вот один из депутатов, не дожидаясь, пока ему дадут слово, вскочил с места:

— Александр Борисович, у меня есть вопрос…

— Отставить! — не слишком громко, но властно рыкнул я, а когда изумленный зал притих, улыбнулся депутатам, и председательствующему: — Господа, я не хочу превращать нашу встречу в ярмарочный балаган или школу в Ясной Поляне, где ученики перебивают учителя и творят все, что хотят. Господин депутат, — вперил я свой взгляд в «непоседу», — отчего вы не дождались разрешения председательствующего, а подскочили с места, словно вас укололи в мягкое место? — Не дожидаясь, пока тот что-то ответит, я обратился к спикеру. — Господин Целуйко, я приношу вам свои извинения за то, что перебил. И еще одна просьба… — Я опять обвел взглядом зал и уже без улыбки произнес. — Тем депутатам, которые не встали при звуках государственного гимна, слово для вопроса не предоставлять. Если они относятся без должного уважения к атрибутам власти, то пусть не ждут, что сама власть отнесется к ним с уважением. Продолжайте, — милостиво кивнул я спикеру.

Кажется, тот слегка растерялся, но он не был бы избран председательствующим Думы, если бы не умел брать себя в руки.

— Господин Мелтонянов, вам слово.

— Мелтонянов, фракция Партии народной свободы, — представился важный мужчина в костюме-тройке.

Судя по фамилии — это русифицированная форма от армянской. А вот черты лица у человека чисто славянские.

— Прошу вас, — разрешил я.

— Ваше величество, наша партия уже много лет выступает за создание в России правового государства. Очень хотелось бы знать — когда же вы нам подарите Конституцию, с помощью которой мы и станем строить самое демократическое общество в мире? — спросил Мелтонянов, а потом, посмотрев на соседей с чувством собственного превосходства, уселся на место.

— Благодарю за вопрос, — поблагодарил я депутата, отчаянно собираясь с мыслями. Я ведь ждал каверзных вопросов, но такого не ожидал. — Ещё раз спасибо, потому что ваш вопрос очень актуален, тем более, если он задается главе государства, считающегося абсолютной монархией. Но я начну с начала, с конституции. Возможно, я ошибаюсь, но существуют два типа Конституций — писанная и неписанная. Писанные существуют в Северо-Американских соединенных штатах, во Франции, а неписанная имеется в Британской империи. Разве не так? А чем наши законодательные акты отличаются от тех законов, что существуют в Британии? У нас имеется и Манифест императора Петра о вольности дворянской, существует Манифест об отмене крепостного права, есть Манифест покойного Николая Александровича, законы о выборах в Думу. Даже последний законодательный акт, по которому государь встречается с депутатским корпусом, он тоже относится к числу конституционных актов. Теперь скажите — чем они отличаются от британских законов? — Не давая депутатам опомнится, потому что наши законы все-таки отличались от английских, я продолжил. — Таким образом, в России имеется своя Конституция, но наши законы, имеющие отношение к государственному устройству, должны непрерывно совершенствоваться. Поэтому, непрерывно совершенствуя наши законы, мы и придем к сути правового государства — верховенству права, плюрализму мнений и прочему. Разве вы не согласны?

Не спорю — слегка демагогично, но мне логика пока и не нужна. По крайней мере, народные избранники поняли, что молодой император имеет представление о правовом государстве. А вот вопрос о конституционных законах в империи — очень спорный. Про разделение властей на три ветви власти я тоже ничего не говорил — обойдетесь. В нашей стране раздергивать власть на три части — безумие.

Депутаты, вроде бы, соглашались, но кое-кто готов был вступить в дебаты. Поэтому, не дожидаясь начала дискуссии, в которой я, скорее всего, проиграл бы, продолжил:

— Господа депутаты, я внимательно изучаю законопроекты, что вы представили на рассмотрение и подпись покойному государю. Некоторые мне нравятся, некоторые очень нравятся, но кое-что вызывает удивление или смущает. Мне бы хотелось увидеть господина Гусева, депутата от фракции социал-революционеров, ставшего автором законопроекта о полном запрете труда женщин в ночное время.

Со своего места поднялся господин невысокого роста, с залысинами, в клетчатом костюме.

— Осмелюсь поинтересоваться — что вас смущает? — с некоторым вызовом поинтересовался он.

— Смущает именно «полный запрет», — пояснил я. — Я понимаю — ночной труд женщин на фабриках и заводах в ночное время — это неправильно. А как нам быть, например, с сестрами милосердия или с сиделками в больницах? Или с няньками, которые вынуждены вставать