Воронцов. Перезагрузка. Книга 5 - Ник Тарасов

застыла в жилах. Они действительно знали многое. Не просто подозревали, а именно знали — кто я, откуда и при каких обстоятельствах оказался здесь.

— Он как раз здесь… — собеседник сделал паузу, словно подбирая слова, — ну, не прямо здесь, а в Туле так накуролесил, что приказчика мы несколько дней откачивали.

Я невольно вспомнил те первые дни, когда очнулся в этом теле, в этом времени. Смутные воспоминания о том, как нянька рассказывала о пьянках, драках, безумных выходках того Егора, чьё тело я занял. И выходит, что всё это удалось узнать собеседнику.

— Да и долгов набрал столько, — продолжил он, внимательно наблюдая за моей реакцией, — что батюшка только вот недавно рассчитался. Причём, насколько я понял, с вашей подачи.

Я действительно отдал деньги отцу настоящего Егора — совесть не позволяла оставить долги на плечах старого человека. Но откуда этому щуплому мужику известны такие подробности?

— С одной стороны, — голос его стал мягче, почти одобрительным, — очень достойный поступок. Рассчитаться за долги человека, который якобы ваш отец, за человека, в которого вы… — он сделал паузу, подбирая формулировку, — вселились или переместились? Как правильно сказать, мы даже не знаем.

Я молчал, понимая, что любое слово может быть использовано против меня. Но молчание тоже было красноречивым.

— Вопрос в другом, — продолжил он, делая шаг ближе. — Как вы будете вести себя дальше? Какие у вас цели? Чего вы хотите достичь, имея знание будущего?

Его глаза сверлили меня, словно пытаясь заглянуть в самую душу.

— Знания, до которых нам ещё идти десятилетия и века, — добавил он с особым нажимом. — Но даже не это самое главное. Важно то, как ваши знания могут переломить ход истории или, что важнее, повлиять на текущие события.

Я глубоко вдохнул, пытаясь собраться с мыслями. Отпираться было бесполезно — они и так всё знали. Но что им ответить?

— Я, по правде говоря, просто хочу жить, — сказал я наконец, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — А то, что я наладил какие-то производства… это не сильно выделяется в контексте истории, по крайней мере той, которую я учил в школе.

Щуплый мужик кивнул, словно ожидая именно такого ответа.

— Может, на десяток лет вперёд ускорю какие-то процессы, или на полстолетия, — продолжил я, — но по большому счёту глобально ничего не меняю.

— Я с вами согласен, — неожиданно произнёс собеседник. — И доски пилят в Петербурге, и фарфор умеют делать. Просто здесь, в глубинке, это в глаза бросается.

Он прошёлся туда-сюда, задумчиво поглаживая бороду, потом остановился и посмотрел на меня:

— Именно об этом я вам и говорю. Но есть вещи и поважнее. Вот вам ничего не кажется необычным? — Спросил он, пристально глядя на меня.

— Ну, как минимум то, что сейчас 1807 год.

— И что это меняет? — усмехнулся он, а я уже начинал догадываться, к чему он клонит.

— А меняет то, — я сделал слегка паузу, — что в школе я учил, что Екатерина Великая давно уже должна была умереть.

— Да, — продолжил он, — мы предполагали, что это повлечёт изменение истории. Её врач, доктор, который за ней ухаживает уже почти два десятка лет, он тоже из будущего. Тоже попаданец, как он сказал. Называет себя эндокринологом.

— Ну да, — кивнул я, — Екатерина Великая в истории умерла именно по причинам, которые как раз его профиль.

— Вот видите, как всё может поменяться? — закончил он, внимательно наблюдая за моей реакцией.

Я тяжело опустился на поваленное дерево. В голове крутились обрывки исторических знаний, пытаясь перестроиться под новую реальность.

— Теперь понимаете, почему мы так внимательно следим за такими, как вы? — мягко произнёс собеседник, присаживаясь рядом на соседний пень. — Один врач-эндокринолог изменил судьбу империи. А что может натворить инженер с техническими знаниями будущего?

Я поднял голову, встретившись с ним взглядом. В его глазах не было злобы или угрозы — только серьёзная озабоченность и… понимание?

— Так кто вы такие? — спросил я наконец. — И сколько нас… таких?

Он улыбнулся — первый раз за всё время нашего знакомства улыбка выглядела искренней.

— Об этом мы ещё поговорим, Егор Андреевич. А пока… пока мне важно знать ваши планы. Потому что от них может зависеть очень многое.

Он слегка задумался, словно перебирая в памяти давние события, а потом, отведя взгляд в сторону и не глядя на меня, начал свой неспешный монолог. Голос его звучал ровно, но в интонациях угадывалась какая-то особая тяжесть, будто каждое слово давалось ему с трудом.

— Был у Петра советчик один, — начал он, медленно поворачивая в руках старинную медную монету. — Странный человек, умный не по-нашему. Появился как-то внезапно, в самый разгар петровских преобразований. Никто толком не знал, откуда он взялся — то ли из Немецкой слободы, то ли из каких далеких краев пришел. Говорил на многих языках, разбирался в науках, каких у нас и не слыхивали. Математика у него в голове была как у дьявола, а в механике разумел так, что местные мастера только диву давались.

Он замолчал на мгновение, словно прислушиваясь к чему-то, потом продолжил:

— Это он подсказал царю многое по печатному делу — как шрифты лить, как краски готовить, чтобы буквы четкие получались. В пушечном литье тоже руку приложил: научил сплавы особые делать, от которых пушки не трескались даже в лютый мороз. А уж в корабельном строении и вовсе мастером оказался — чертежи рисовал такие, что корабелы ахали. Суда по его проектам строили быстрее и крепче голландских.

Царь его в советники взял, в почете держал. Палаты ему отвел, жалованье щедрое назначил, к столу приглашал. Петр тогда всех умных людей к себе тянул, неважно какого они роду-племени. А этот советчик словно знал наперед, что и как делать надо. Предвидел, какие трудности возникнут, какие решения принести пользу могут.

Но самое интересное началось потом. Когда первая газета «Ведомости» пошла в народ, этот советчик и за перо взялся. Не сам, конечно, — через доверенных людей действовал. Поначалу обычные статейки писал: про победы российского оружия, про новые заводы, про диковинки заморские. Читатели привыкли, газету ждали.

А потом он через нее и начал свои идеи травить. Не бунтовать прямо, нет — он тоньше действовал. Стал писать про то,