Зимний Мальчик (СИ) - Щепетнёв Василий

Взревели моторы, взлетная полоса рванула назад, быстрее, еще быстрее, так быстро, как только возможно, и еще быстрее…

Люблю я взлёт. Вот бы и самому так. Без самолета. Короткая пробежка, прыжок, полёт. А то и без пробежки, с места и ввысь! И ведь кажется, что мог, мог! И летал!

Великое дело — авиация. Пять градусов по широте и восемь по долготе, без малого девятьсот километров по прямой одолеваются за полтора часа. Со взлётом и посадкою. И если в Черноземске весна лишь по календарю, то в Одессе разлита в воздухе. На наш чернозёмский взгляд.

Пятнадцать сорок пять. С полученным багажом (мой чемоданчик совсем маленький, у девушек, естественно, побольше) мы пошли на стоянку.

По случаю двойного подорожания свободных такси — что ласточек в конце августа на проводах. С ударением на последнем слоге. Или на первом. И так, и так можно: они, ласточки, готовятся к отлёту в Африку и собираются на организационную встречу.

— В гостиницу «Спартак», — сказал я.

— Хорошее место, — одобрил шофёр. — Историческое.

И мы поехали. Не так быстро, как на самолете, но быстро.

— Хорошо здесь у вас, — сказала Надежда. — Весна!

— Вы приезжайте в мае, вот тогда будет весна! — ответил таксист.

— Одесса всегда Одесса, — ответил я.

— Что да, то да. Любите Одессу?

— Кто ж её не любит?

В «Спартаке», гостинице со славной историей, узнав, что мы прилетели из Черноземска, сказали, что нам крупно повезло, и такой весны не помнят даже старожилы. Плюс восемнадцать!

Вселились в шестнадцать сорок. Девицы в двухместный, я в полулюкс. Освежившись и переодевшись, я стал ждать. В семнадцать тридцать зашли и девицы. Быстро управились.

И мы пошли в Оперу, своим ходом. Расстояние невелико, а пройтись по Дерибасовской — это пройтись по Дерибасовской. Ланжероновская тоже хороша.

В опере нас встретили радушно. Торжественно подписали положенные документы (вот что значит «нужное дело», спасибо, дорогой Леонид Ильич!). Отвели в малый буфет, угостили, предупреждая, что это так, разминочка, главное действо будет после спектакля. Сегодня давали «Турандот». Мы закусили (бутерброд с икрой, бутерброд с крабами и бокал брюта для дам и минералка для меня), потом до третьего звонка походили по самой опере, любуясь красотой, и красотой не дешевой. Смотрели представление из литерной ложи, как большие люди и важные гости. В антрактах опять фланировали среди разодетой публики. Мы, впрочем, тоже соответствовали, я во фраке, повязал бабочку, дамские наряды не описываю, не в силах.

Слушая арию Калафа, позавидовал и взгрустнул: вот если бы и я так мог! Но тут же одёрнул себя: люби не то, что хочется любить, а то, что можешь, то, чем обладаешь. Мне тоже немало перепало со стола ангелов, главное, не просвистеть, не зарыть в землю, не истощить дурной тяжелой работой.

После спектакля был ужин для избранных, и мы в эти избранные попали. Было весело, я даже выпил бокал вина («в честь женского праздника, Чижик!»), а потом очень весело. Одесские джентльмены любезничали с Ольгой и Надеждой, одесские леди уделяли благосклонное внимание мне, что может быть лучше.

А потом меня прошиб ледяной пот.

Моим девицам захотелось петь!

Нет, я не против пения, как такового. Перед своим братом-студентом они поют вполне сносно, а если я в коренниках, даже и хорошо. Но здесь! В одесской опере! Нет, в Одесской Опере!

Ведь потом не простят себе позора. И мне не простят. Но то потом, а сейчас, разгоряченные праздником, вином, вниманием и общей певческой атмосферой, они захотели показать, что тоже не лыком шиты.

Пришлось идти на амбразуру грудью. Гранат в запасе не имелось.

— Для прекрасных дам прошу позволения исполнить одну песню. Только одну — успокоил я.

— Просим, просим, — поаплодировали дамы. В опере коверному не место, но почему бы и не попробовать?

Я подсел к роялю (разумеется, в малом буфете был рояль, это обязательно), начал тренькать. А потомзапел. «I can’t live if living is without you».

Родительскую школу не скроешь. Меня стали слушать внимательно и всерьез. А пожилой одессит подошел к роялю, подсел и показал мне, мол, встань и пой. Был он мастером, даже гроссмейстером: играл не только прошлое, но и будущее песни. Может, конечно, и слышал её прежде, но не думаю.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Стоя петь куда как лучше. Голос мой если и не противный, то всё равно громкий. Шесть октав. И видят ангелы или демоны, я старался. Весна ли, настроение, сама Опера тому причиной, но я показал всё, что умел, и даже то, чего не умел никогда.

Мне подпевали, и кто подпевал — солистки Одесской Оперы! Слов они не знали, поначалу обходились «ля-ля-ля», но потом запомнили, что тут запоминать.

В общем, Черноземск я не посрамил.

И тут же засобирался. Этому меня тоже научили родители: уходить нужно тогда, когда уходить совсем не хочется. В памяти остается последнее, вот и я в памяти присутствующих останусь ярко-горящим метеором, а не упавшим на землю камешком. При прощании аккомпаниатор спросил, что за музыка, не моя ли? Увы, не моя, случайно услышал по радио. А слова? Слова чьи, тоже не знаю, но текст могу записать. А за русским — обращайтесь к Ольге, она в нашей команде поэт.

На роскошной «Испана-Сюизе» с аистом на капоте («нет, нет, никаких пешком, я настаиваю!» сказал директор оперы) нас вернули в отель как раз к полуночи. Ну, получасом позже. Немного прокатились по Одессе. Видели узенький серпик Луны, опускающийся в море, огни кораблей на рейде, дышали морским воздухом.

Девицы обратную дорогу молчали. Дуются, что я им не дал выступить?

В номерах — букеты цветов. И бутылка шампанского От Оперы. Одесса!

— Ты уж Чижик, прости нас, — сказала Ольга.

— Дуры мы, дуры, — подхватила Надежда. — Куда полезли — петь в Опере! Стекляшками перед бриллиантами хвастать хотели.

— Никакие мы не стекляшки, — возразил я.

— Не утешай, Чижик, дуры-то мы дуры, но не до такой степени.

— Не стекляшки, — повторил я. — В пении нам, конечно, с Оперой не тягаться. Но жизнь — не только пение. Мы в другом сильны.

— В чём? — спросила Надежда.

— А вот это самое интересное в жизни — найти, в чем ты силён.

— Ты, Чижик, и в пении… Хоть сейчас на эстраду.

— Да не хочу я на эстраду, — сказал я. Честно сказал. И мне поверили. Раскупорили шампанское, гулять, так гулять, и встретили наступивший праздник не в сожалениях, а в радостях.

Наутро голова не болела. Ничего не болело, кроме руки, искусанной крысами, да и та прошла, стоило мне сделать утреннюю зарядку. Отлежал я её во сне, отсюда и крысы. И да, шампанское тоже не для меня, пора бы понять.

На первую половину дня у нас тоже было дело, хоть и красный день календаря. Теперь главной была Бочарова, поскольку сегодня мы встречались с комсомольским активом Одесского медицинского института имени Пирогова.

Это была её идея: вызвать на социалистическое соревнование одесситов. В чем, собственно, заключалась суть этого соревнования, я не знал. Но догадывался. Есть города побратимы, есть университеты-побратимы, почему бы нам и не побрататься с одесским мединститутом? Институт за, горком комсомола тоже за, и партия сказала — можно! И вот Надежду, как инициатора, назначили ответственной и послали в Одессу за счет комсомола. Думаю, здесь и Ольга перед кем нужно словечко замолвила. Уверен.

Надежда поддерживала нас вчера, комсомол всегда придаёт силы. Мы были с ней сегодня. На актив пришло человек сто, это несмотря на праздник. Поговорили о комсомольских делах, затем мы с Ольгой рассказали о «нашем творчестве», отвечали на привычные вопросы, местные поэты передали Ольге свои творения для рассмотрения, а под конец огорошили вопросом, не мы ли этой ночью выступали в Одесской Опере.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Надо же! Вот и верь, что добрая слава лежит. Одесса ведь город большой, считай, миллионник (считай, не считай, а всё равно миллионник, говорят одесситы) — а здесь уже знают. Ну да, мама одного из присутствующих была вчера на ужине, вот и рассказала сыну. а он раззвонил остальным.