Таких не берут в космонавты. Часть 1 - Андрей Анатольевич Федин

до сцены, взобрался по ступеням. Следовавшие за мной Иришка и Черепанов на сцену не пошли — они уселись в первом ряду зрительного зала. Рядом с ними присели в кресло наша классная руководительница и обе Нади (староста и комсорг). Прочие ученики десятого «Б» разместились во втором, в третьем и в четвёртом рядах — места рядом с Надями никто не занял. Ермолаевы и Тюляев наблюдали за мной с другого конца зрительного зала — усмехались, тихо переговаривались.

Я подошёл к пианино, уселся на холодный стул. Поднял покрытую едва заметным слоем пыли клавиатурную крышку. Отыграл упражнение «Пальчики идут в гости» — размял пальцы и прислушался к звучанию инструмента. Вздохнул, разочарованно качнул головой. Мысленно пообещал сам себе, что обязательно настрою это пианино… чуть позже. Посмотрел на сидевших в первом ряду одноклассников и на классную руководительницу; улыбнулся и отыграл вступление, не сразу сообразив, что именно спою.

«Эмма, в каком году… Ладно. Без разницы».

Я подмигнул Иришке и запел:

— Светит незнакомая звезда…

Мелькнувший на мгновение испуг бесследно испарился: мой голос звучал по-прежнему безупречно. Акустика в зале была отвратительная. Но сейчас меня этот момент не расстроил. Я пел — теперь мне будто бы легче дышалось. Молоточки внутри пианино ударяли по струнам и извлекали ноты, которые переплетались в музыку (пусть и временами фальшивили). Похожая музыка звучала и у меня в душе (но там она была без фальши). Сердце вносило свою лепту в эту музыкальную композицию: оно отстукивало ритм.

— … Надежда, — пропел я, — мой компас земной…

Вспомнил, как эту же песню я исполнял под гитару для своей больной жены. Понимал тогда, что пел отвратительно. Но даже то моё пение моей жене нравилось. Она слушала меня, улыбалась. Эта песня раз за разом убирала с её лица испуг — тот испуг, что появлялся у моей супруги при виде меня. На закате своей жизни она меня не узнавала. Её страшило моё исчерченное морщинами лицо. Но успокаивало моё пение. Потому что даже тогда я вкладывал в пение всю свою душу — по выработанной с детства привычке.

— … Надо только выучиться ждать…

Мои пальцы порхали над клавишами — легко и свободно. Никакого воспаления сухожилий на большом пальце. Никакого онемения и боли в кистях и пальцах. Не чувствовал я и болей в ключицах, не беспокоил меня позвоночник. Моё нынешнее тело пока не знало симптомов возрастных болезней и проблем от каждодневной сидячей работы. Я наслаждался этим обстоятельством не меньше, чем собственным Голосом и музыкой. Улыбался — не потому что мне было сейчас весело, а потому что я чувствовал себя счастливым.

— … Чтоб только о доме в ней пелось.

Я замолчал — повернул лицо к сидевшим в актовом зале слушателям. Мне показалось, что те застыли, будто на фотографии. Заметил, как у девчонок (и у классной руководительницы в том числе) восторженно блестели глаза. Увидел улыбки на лицах одноклассников. Вспомнил, что похожую реакцию видел на лицах посетителей моих концертов и раньше: в детстве, ещё до полёта Гагарина в космос. Услышал первые, но громкие и решительные хлопки — раздались они не в первых рядах, а около дверей в вестибюль.

Мне аплодировала стоявшая около входа в актовый зал светловолосая девица: Света Клубничкина. Её аплодисменты тут же подхватили стоявшие радом с ней парни и девчонки (старшеклассники из одиннадцатых «А» и «Б» и из десятого «Б» класса). К ним будто бы неохотно добавили свои хлопки Тюляев и Ермолаевы. Лишь потом ожили мои одноклассники: они буквально обрушили на меня свои овации. Я заметил, с каким восторгом смотрели на меня сейчас девчонки из моего класса и моя классная руководительница.

— Вот как-то так, — сказал я, когда овации в зале смолкли.

— Здорово!

— Вася, ты замечательно поёшь!

— Что это была за песня?

— Василий, спой ещё что-нибудь! — донёсся от двери голос Светы Клубничкиной.

Иришка Лукина обернулась — с нескрываемым недовольством посмотрела на Свету и на стоявших рядом с ней школьников.

— Эти-то зачем сюда припёрлись? — сказала Иришка.

— Так у них здесь сегодня будет репетиция, — ответил Черепанов. — Они тут пьесу по вечерам про молодогвардейцев репетируют. К празднику. Спектакль будут показывать. На двадцать третье февраля.

«Спектакль на двадцать третье февраля, — повторил я. — Эмма, это же будет тот спектакль, о котором мне в Нью-Йорке в две тысячи тринадцатом году рассказывал Черепанов. Тот самый спектакль о молодогвардейцах, после которого прямо вот в этом самом актовом зале на глазах у толпы народа убьют женщину».

Глава 13

«Эмма, тогда в Нью-Йорке…»

— Вася, спой ещё песню! — крикнула Надя-маленькая.

— Хотя бы ещё одну! — поддержала просьбу подруги Надя-большая.

— Вася, спой нам про космос! — попросил Черепанов.

Я посмотрел на Лидию Николаевну, сидевшую в первом ряду зрительного зала около моей двоюродной сестры. Наша классная руководительница сейчас выглядела едва ли не такой же юной девчонкой, как и разместившиеся около неё десятиклассницы. Она смотрела на меня с немой просьбой во взгляде — в её глазах я прочёл ту же просьбу, которую сейчас выкрикивали школьники: «Вася, спой ещё что-нибудь». Я перевёл взгляд на клавиши пианино, на секунду задумался.

— Ладно, — сказал я. — Ещё одну.

Увидел, что явившиеся репетировать пьесу артисты уже расселись по креслам в дальних от сцены рядах — они выдерживали расстояние между своей группой и моими одноклассниками. Заметил, что Тюляев и Ермолаевы уселись рядом с Клубничкиной — Геннадий о чём-то нашёптывал Светлане на ухо, ухмылялся. Я мысленно отрапортовал: «Музыка Владимира Мигуля, слова Анатолия Поперечного». Мои пальцы уже прыгали по клавишам, отыгрывали бодрую мелодию.

Под звуки вступления в зал вошли новые гости: невысокая коротко стриженая блондинка лет двадцати пяти и темноволосый мужчина с густыми будёновскими усами, с фотоаппаратом и с устрашающего вида фотовспышкой в руках. Я вспомнил, как вот такими же вспышками меня ослепляли в детстве, когда фотографировали для заметок в газетах и для памятных фотоотчётов о концертах. Гости огляделись, заметили меня — обменялись репликами.

Я опустил взгляд на лица притихших десятиклассников и пропел:

— Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна…

На лице Лёши Черепанова расцвела счастливая улыбка.

— … Как сын грустит о матери…

Блондинки и усатый замолчали, смотрели в сторону сцены. Будто бы позабыл о своей соседке по зрительному залу и Тюляев: он откинулся на спинку кресла и