Побег из волчьей пасти - Greko

разорвется. Или, не дающая покоя совесть, подвигнет на какой-то дурацкий поступок. Когда не идет речь о чести, об Отечестве. Просто дурацкий поступок, который может и успокоит твою совесть, и утихомирит сердце, но лишь только на мгновение. Потому что в следующее мгновение твое сердце перестанет биться, ответив по полной за секундный порыв. Как там сказал гений русской разведки? „Мне потребны умные да скользкие“. Да, да. А еще: „Агентурная работа и нравственная брезгливость — вещи несовместимые!“ Увы! Кажется, не поспоришь!»

Я вздохнул. Надо было выбросить из головы Натана. О себе думать.

— А сколько нам ехать? — крикнул я в спину Спенсеру, возвращаясь в действительность.

— Должны управиться за ночь!

— Это понятно! Я имею в виду расстояние!

— О, Коста! Сущие пустяки! Какие-то 25 миль!

«Вот черт нерусского Бога! Пустяки! 25 миль! Это у тебя в твоей белотелой Англии, которую Красноярский край раза три покроет, как бык овцу, 25 миль[1]. А здесь, блин, 40 километров! Есть разница, англичашка: 25 и 40! Да еще в ночь! Да еще через дикий лес! Твою ж… И что это, все-таки его так приспичило? И что это он заявил, мол, если придется спасаться⁈ Что ты натворил, Эдмонд? А? Стибрил, что ли, доспехи Бога? Решил поиграть в Джеки Чана и разжился местным артефактом, за который глаз на жопу могут натянуть?»

Мы въехали в лес. В другой раз, при ярком солнечном свете, когда бы не терзали такие мысли, не жгло бы ощущение несущейся по пятам опасности, я бы, наверное, восхитился и назвал его сказочным. Он, в общем, и был сказочным. Только в моей нынешней сказке такой лес стоило бы назвать страшным. Лесом братьев Гримм, а не Шарля Перро.

«Ну, что, Красная шапочка! — усмехнулся я про себя. — Будем надеяться, что волка не повстречаем, а пирожки бабушке донесем!»

Догнал Махмуда, занявшего позицию в авангарде нашего трио. Поторопил коня не из праздного любопытства, а из шкурного интереса. Сейчас лучше держаться ближе к аборигену и знатоку «неведомых дорожек». Сорок километров и надвигающаяся ночь советовали убить время и страх в разговоре.

— Я хотел поблагодарить вас, уважаемый Махмуд, за оказанную нам честь! — приложив руку к сердцу и чуть склонив голову, начал я беседу со стариком.

— Это для меня честь сопровождать дорогих гостей моего народа! — старик и в жестах повторил мою благодарность.

— Уважаемый, Махмуд! Я здесь новый человек. И совсем ничего, к своему стыду, не знал ни про вас, ни про вашего выдающегося зятя. Расскажите, пожалуйста!

Махмуд сразу же начал улыбаться.

— Благодарю! Мне будет приятно! Но о себе рассказывать не буду! Пусть обо мне говорят другие: и друзья, и враги!

— Уверен, что ваши враги гордятся, что выбрали вас, а вы — их. Также и друзья, но только славя вас и гордясь своей дружбой с вами!

Вот что значит тбилисская закалка говорить комплименты! Махмуд от смущения и виртуозности оды в свою честь на мгновение потерял дар речи. Но был польщен и счастлив. Опять приложил руку к сердцу.

— Надеюсь, что так и есть! — скромно ответил мне. — Надеюсь! Но уверен, что про Инала только так и говорят!

Лед, если он и существовал, был растоплен. Махмуд с удовольствием принялся рассказывать.

— Инал Аслан-Герей, прозванный Бахатыром, по причине своей необычайной силы и большого роста, происходит из кабардинского рода Асланбека, а по женской линии — Девлет-Герея, главного претендента на крымскотатарский трон!

— В одном человеке соединились и Крым, и Черкесия, такие далекие друг от друга…

— А для нас, единоверцев, борющихся с общим врагом — нет расстояний! Если есть нужда биться рука об руку, мы преодолеем любые! Так и мой зять. После того, как русские захватили Кабарду, Инал ушел в Турцию, где достиг высокого чина в турецкой армии. И он мог там остаться, жить припеваючи, потому что его все уважали! Он был в фаворе! Но в тот момент, когда здесь заполыхал пожар войны, Инал, не раздумывая, покинул свой дворец, чтобы вместе с нами довольствоваться жизнью обычного воина. У него нет одеяла и матраса! Бурка — его одеяло и матрас. У него нет богатых диванных подушек. Седло — его подушка! За его храбрость, за его страстную борьбу с врагом Инала избрали военным руководителем и одним из сераскеров!

Махмуд продолжал славословить своего зятя. Слушая, я вдруг вспомнил Сефер-бея. Сравнил его с Аслан-Гереем. И сравнение это было явно не в пользу первого.

«Дело даже не в том, что Сефер-бей мне не понравился и я сейчас пристрастен. Нет. Просто выложить перед человеком факты: Сефер-бей отсиживается в Турции, заносчив, мнит из себя невесть что, попросту — выпендривается. А Аслан-Герей мог бы так же жить себе припеваючи там же в Турции — в неге и роскоши. Но все это он без раздумий похерил, примчался сюда и воюет. И что скажет человек, узнав про такие факты? Сефер-бею скажет: свистеть — не мешки ворочать, а Аслан-Гереем восхитится.Я уже не говорю про кодекс чести черкеса, который однозначно определяет Аслан-Герея, как человека благородного, а Сефер-бею в этом благородстве отказывает»

…Пламенную речь Махмуда и мои раздумья прервал истошный крик Спенсера позади. Мы оглянулись. Поздно. Лошадь с поклажей, шедшая за Спенсером, оступилась, свалилась на бок и покатилась вниз. Произошло это так быстро, что нам оставалось только наблюдать. Лошадь, подняв голову, беспрерывно ржала, упираясь копытами в землю, вспахивая её, но, одновременно, и тормозя падение. Кроме того, всем нам повезло, что она оборвалась именно в этом месте, в котором весь склон был покрыт низким кустарником. Теперь кусты ломались под весом лошади, но в то же время также гасили скорость и смягчали удары.

«Вот тебе и диванные подушки-кусты!» — подумал я.

Наконец, и старания лошади, и помощь кустарника сыграли свою спасительную роль. Лошадь ткнулась в очередной куст, который не сломался, а только сильно накренился, но окончательно остановил коня.

Махмуд первым пришел в себя. Тут же соскочил со своей лошади.

— Не двигайтесь! — приказал нам. — Коней успокойте!

После чего, словно ребенок на ледяной горке, заскользил вниз. Остановился возле лошади. Начал гладить, что-то говорить, успокаивая. Одновременно быстро ощупал все её ноги. Ощупав, улыбнулся.

— Кажется, ничего себе не сломала! — с радостью известил нас. — Только вьючное седло испортилось!

Потом взялся за поводья и ласково стал призывать коня подняться. Конь послушался, вскочил на ноги.