Троецарствие - Иван Алексин

стрельцов да тысячей городовых казаков тебе поклонился. Сам к тебе, государь, рвался да сильно занедужил. Уже и с постели не встаёт.

— Всё в руках Господа нашего, — размашисто перекрестился я. — Я помолюсь за Якова Михайловича.

Бросаю взгляд в сторону нижнегородских посланников и мысленно потираю руки. Вон как у Доможирова рожу перекосило. Плюс одиннадцать тысяч к стоящему у стен города войску — не шутка. К тому же, появление воевод из Сибири и Урала и «гостинцы» от Строгановых наглядно показали им, за кем сейчас стоит восток страны. Как говорится, есть повод задуматься. Особенно, если учитывать, что единодушия среди горожан, чью руку держать, нет, а подставлять свой город под разгром и разорение ради непопулярного Шуйского, никто не хочет.

— Рад вас видеть, бояре, на пир бы вас позвать, — поочерёдно обнимаю каждого воеводу, — но какое тут веселье, когда крамола и измена кругом? Плывите обратно к своему войску да к штурму его готовьте. Вот Нижний возьмём, головы ворам посечём, тогда и попировать можно будет.

— Так я же окольничий, государь, — воскликнул, когда до него дошли обнимашки, Иван Никитич Годунов.

— Был окольничий, стал думный боярин, — отмахнулся я. — А тебя Матвей Борисович, так как ты и без того боярин, в конюшие жалую. Ступайте.

Провожаю взглядом повесевших новоиспечённых бояр, разворачиваюсь к побледневшим Доможирову и Минину.

— Передайте лучшим людям, — буквально выплёвываю я слово «лучшие», — что если до заката город не откроет ворота, то все его жители будут считаться изменниками и за своё воровство сполна ответят.

— А если откроем, государь? — нашёл в себе силы спросить Минин. — Ты обещал в этом случае не карать.

— Раз обещал, старую вину прощу, — пронзил я взглядом Кузьму. — Моё слово твёрдое. Но за новые вины сполна спрошу. Ступайте!

Остаток дня до самого вечера я провёл в шатре, уединившись в нём с Тараской.

Ну, а чего суетится? План предстоящего штурма продуман, а за подготовкой к его воплощению Иван Годунов проследит. Воевода он опытный и в военном деле побольше моего понимает. Я же увёл Тараску с собой и откровенно с ним запил, заливая горе друга заморским вином. Сначала помянули его родителей, потом Мохину.

— Ты не сомневайся, Тараско, — приобнял я пригорюнившегося друга. — Найдём мы тех злодеев, кто твоего батюшку с матушкой погубили. Вот только трон свой верну, так сразу розыск учиню. Не бывает так, чтобы тати по округе шастали, а об них никто не слышал. Найдём. А за Мохину я с его убийцей уже посчитался. Грязному то дело получил. Он всё как надо исполнил.

— Значит, должок у меня теперь перед Василием Григорьевичем, — процедил Тараско, залпом выпив содержимое своего кубка. — И перед тобой, государь, — взглянул он мне в глаза.

— Ты мне это брось! — раздражённо отмахнулся я. — Мне Мохина другом был! И известие о его смерти острым ножом вот здесь резануло, — похлопал я ладонью по груди.

Помолчали, похрустывая грибочками.

— Что дальше делать думаешь? Жениться тебе нужно, Тараско, — пояснил я свой вопрос, заметив недоумение друга. — Род свой продолжить. Ты же один у родителей был? Вот и я о том!

— Матушке Настя понравилась.

— Так женись! За то, что ты из Сибири мне войско привёл, я тебя для начала в жильцы пожалую и богатое поместье под Москвой дам.

— А этот, Илейко, точно до неё не доберётся?

— А то ты Порохню не знаешь! — весело оскалился я. — Если хочешь, завтра сам туда скачи. А я как Нижний возьму, Мизинца с пушками туда пришлю. Арзамас — городишко небольшой. И защитников там мало. Все гулящие людишки сейчас либо с Болотниковым в Туле сидят, либо в Стародуб к самозванцу бегут. Не выстоять долго городу.

Нижний Новгород сдался на закате. Нехотя открылись городские ворота, выпуская лучших людей, дружно зазвенели колокола, приветствуя въезд город государя.

Наутро встал с трудом. Выдул ковригу кваса, мысленно проклиная вчерашний пир, от которого так и не удалось отвертеться, отстоял заутреню (мне только слухов о духовном небрежении на фоне обвинений Гермогена не хватало), вернувшись, надиктовал Сысою несколько посланий с извещением о взятии Нижнего Новгорода, известил Бертона о скором прибытии в Кострому и выгодной сделке, отчитался о последних событиях отцу Иакову.

— Государь, — заглянул в кабинет Никифор. — Там этот посадский, что вчера тебе от города кланялся, ждёт. Звать?

— Минин, что ли? — удивился я. — А зачем он пришёл?

— Так ты сам вчера, надёжа, приказал, чтобы этот самый Кузька, как штык непременно с утра здесь был, — удивился в свою очередь Никифор, выделив интонацией незнакомое ему слово.

— Да? — задумался я над тем, сколько вчера выпил. Видимо, не мало. Ну, ладно. Всё равно этот разговор должен был состояться. — Зови.

— Государь.

— Проходи, Кузьма, садись вон на лавку. Хватит бородой пол подметать. Он и без того тут чистый.

Минин поднялся, настороженно смотря на меня, осторожно присел на краешек лавки, застыл, боясь сделать лишнее движение.

Сторожится. Вообще-то, правильно делает. Отказ Нижнего Новгорода впустить в город царя, являлся откровенной изменой. Я, правда, обещал эту вину горожанам простить. Но мало ли что я обещал⁈ Это когда было? Правильно. Когда я у стен городских стоял. Чтобы в такой крупный город без боя войти, и не такое пообещать можно А вот выполню ли своё обещание, то большой вопрос!

А Минин, на свою беду, ещё и парламентёром от города был и отказ горожан самолично озвучил. Тут поневоле опасаться начнёшь. Особенно, когда тебя неожиданно сам царь к себе требует. Не удивлюсь, если он, уходя, с родными попрощался.

— Ты, Кузьма, не страшись. Я тебя не для расправы сюда позвал. Сказал, что опалы ни на кого класть не буду, значит, так тому и быть. Уяснил?

— Уяснил, царь-батюшка, — заметно приободрился Минин.

— Но позвал я тебя, Кузьма не просто так, — веско заявил я. — Посоветоваться с тобой хочу.

— Со мной, — я с трудом сдержал улыбку, любуясь искренним изумлением опешившего собеседника. Собственно говоря, для того я ему вот так напрямик и заявил, чтобы в ступор ввести. Будем считать, что я ему так за тот отказ о сдаче города отомстил. — Да нешто я боярин какой, чтобы тебе, государь советовать? Не