Назад в СССР: Демон бокса – 3 - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

class="p1">— Дорогая, не всё сразу, потому что долго. Вот, кусочек приоткрыл. Остальное позже. Отдыхай… А, одно условие есть.

— Никому не рассказывать?

— Да хоть всем, кто поверит? Не хочешь в психушку — молчи. Условие другое. С выхода из самолёта переключаемся на английский. Тебя отлично в Балтиморе пробило, перестала стесняться. Запас слов нормальный, хоть старомодный. Но практики нет. И произношение в духе колхоза «Ленинский путь к коммунизму». Чтобы править ошибки, я должен слышать твой английский. И Машка пусть втягивается. Спокойной ночи.

— То есть ты проиграл один бой.

Я открыл один глаз, второй уже спал.

— В смысле?

— С тем… ташкентским бугаём.

— Я? Проиграл⁈ Издеваешься? Если нас с тобой занесёт в Ташкент, положи цветы на его могилку. Всё, не зли меня. Хочу немного набраться сил.

Сквозь дремоту почувствовал, как Машка перелезла через меня, возвращаясь на законное место у иллюминатора, но пришёл в себя окончательно, только когда колёса шасси загремели по взлётно-посадочной полосе. Повернулся к Машке.

— Всё проконтролировала? Долетели нормально?

— Всё ОК, папа! В лучшем виде.

Ответила дочь по-английски. Неужели язык передаётся по наследству, со спермой?

— Валера! У тебя дракон снова ярко-синий. Увидела, когда ты обернулся к Машуне.

— Значит, он готовится к бою. Но батарейки ещё далеки от полной зарядки. Ничего, недели хватит. Барышни! Нас ждёт Санта-Моника.

— Папочка, ты говорил: Лос-Анджелес.

— Санта-Моника считается самостоятельным городом, но практически это район Лос-Анджелеса, зажатый между другими его районами и Тихим океаном. Ты видела только Атлантический океан, и то — из иллюминатора самолёта. По Тихому мы обязательно покатаемся на яхте.

— У тебя есть яхта!

— Нет. Только у приятелей. Наберись терпения.

Один из «приятелей», как раз обладавший большой моторной лодкой, пригодной для прибрежных вояжей, ожидал меня в аэропорту, уведомлённый о нашем рейсе. Доналд курил сигару в зале прибытия, в восьмидесятых такое ещё было возможно, нервно перекидывая её из одного угла рта в другой.

— Вал! Отправь женщин на такси. У нас разговор.

— Не терпящий пары часов?

— Перезревший, твою мать, неделю назад!

— Значит, или откладываем на завтра, или сокращай главное до десяти минут, дамы обождут. В нашем контракте не прописано, что я обязан слушать твои стенания двадцать четыре на семь.

Я толкнул тележку с чемоданами и с моей большой спортивной сумкой к выходу в сторону стоянки такси. Улетая более чем на месяц, бросать «кадиллак» на стоянке аэропорта мне казалось расточительством. Дюк, бормоча ругательства, тащился сзади, барышни у него в кильватере.

На открытом воздухе, густо приправленном выхлопом четырёх- и пятилитровых моторов, трёхлитровики здесь считаются малолитражками, он выстрелил первым вопросом-претензией.

— Вот ты мне скажи: ты на меня работаешь или я на тебя?

— Неправильно ты ешь бутерброд, Дядя Фёдор.

Машка прыснула. Негр нахмурился.

— Что это, чёрт побери, означает⁈

— Непереводимая игра слов. Смысл в том, что неправильно ты ставишь вопрос. Мы оба друг другу весьма полезны. Ты мне — очень, но есть другие промоутеры. Я же у тебя единственный чемпион мира в супертяже… Постой! Ведь у других твоих парней пояса отобрали. Выходит, вообще единственный. А наш контракт истекает первого октября.

— Да, бл… И я ни хера не могу договариваться о поединках после первого! Нормальные бои, приносящие бабки, планируются за полгода. Хочешь без штанов меня оставить, чтоб хер застудил?

Под пекущим июньским солнцем Лос-Анджелеса плавился асфальт, под сорок в тени по Цельсию. Без штанов его отросток сгорит, а не замёрзнет.

— Договаривайся. В августе сообщу, подписываем на год или на два. Условия знаешь.

— На пять, сука!

— Пять точно не проведу в боксе. Даже если не соберу все пояса.

— Нахрена так рано?

— Пик формы пройдёт, начнётся спад. Нокауты, проигрыши. Не по мне. Лучше поднакоплю немного, вложу, чтоб жить скромно, но не заботясь, чтоб не помереть с голоду. Лос-Анджелес мне нравится, чтобы жить, а не сдохнуть с пробитой башкой.

Немного — это сверх восьмисот миллионов долларов.

Он остыл, начал снова вскипать, сыпать ругательствами, хорошо хоть Ольга догадалась оттащить Машу подальше, знавшую, возможно, не только «факинг щит», но и другие слова из репертуара промоутера, об остальном догадалась бы по интонации.

— Что за херь с молодыми любителями из СССР?

— Когда придёшь в себя, подумай: в Союзе полно талантливых пацанов, уже отобранных тренерами и прошедшими базовую подготовку. И это нормальные парни, не бандюки с окраин Голливуда, за которыми нужен постоянный надзор, чтоб их не застукали за вооружённым ограблением или за торговлю наркотой.

— Белые…

— Знаю, ты — чёрный расист. А среди советских встречаются и смуглые.

— Мне похер расизм. Белые хуже дерутся. Не та скорость, нет куража, мало эмоций.

— Ты обо мне?

— Ты вообще исключение. Мне бы ещё двух-трёх таких с контрактом на пять лет, давно бы поменял мою «Розалинду» на океанскую яхту.

— Хорошо, что напомнил. Я стрельну её у тебя на выходные. Обещал дочку покатать по морю. Не бзди, возьму с твоим шкипером, не утоплю.

— Бензин и расчёт с Хасом — за твои. Пусть катает их, но сам дуй в спортзал! Никаких выходных. Или подписываешься лечь с Синклером…

— Я же ответил — нет.

— Или тренируешься за все пропущенные месяцы. Я сказал!

— Слышу. Переутомление перед боем тоже не гут. Чао!

По милости моего грёбаного менеджера мы с Машей и с Ольгой грелись на солнце лишние и очень неприятные четверть часа, пока не опустились на сиденье очередного такси в райскую прохладу кондиционера. Тропическим летом машина скорее выедет на дорогу без тормозов, чем с неисправным кондишном.

— Валера, кто это был? Мерзкий…

— Спроси по-английски.

— Сорри. Так кто это?

— Мой промоутер. Временный рабовладелец гладиаторов, а я — его Спартак. До первого октября, потом, возможно, продлим кабальный контракт.

В Лос-Анджелесе таксисты не отгораживали заднее сиденье сеткой от переднего, как принято в Нью-Йорке, хоть криминогенность здесь тоже на высоте. Я сидел за спиной шофёра, Ольга ввинтилась посерёдке, Машка разглядывала огромный город, по сравнению с которым Балтимор — большая и очень благоустроенная деревня. Из окна такси видно гораздо больше и в подробностях, чем из иллюминатора.

— Наверно, очень хороший. Иначе ты не терпел бы от него столько хамства.

— Привыкай. Это Америка, детка. Здесь только на великосветских приёмах общаются с долей вежливости. За их пределами большинство разговоров начинается