Александр Афанасьев - Врата скорби (Часть 1)

Из под колес полохнулись, хлопая крыльями куры, бодрый рокот тракторного движка горохом рассыпался по улице. Спрыгнув с кабины, Григорий пошел к воротам – они у него были богатые, стальные, на засове, отодвинул тяжеленный засов в сторону, ногой толкнул ворота и…

Вот те на…

– Здорово казак…

Круглоголовый, крепкий, не толстый, а именно крепкий как двухгодовалый бык, войсковой старшина[66] Петр Назаров внимательно смотрел на было-к опешившего Велехова. За ним, но на расстоянии гуртовались несколько атаманцнев[67] и попыхивали дымком два автомобиля-внедорожника. Богато круг живет, богато…

– Здравия и вам, господин старшина.

Назаров осмотрелся – по-волчьи, поворачиваясь всем корпусом. Григорий знал, отчего это – британская пуля пометила, давно еще, при штурме Багдада, во время уличных боев. С ним тогда был и вахмистр Пантелеймон Велехов, дядя Григория, они воевали бок о бок. И Господь рассудил – пулемет Льюиса ударил из какого-то дворика по потерявшим на секунду бдительность казакам. Обоих сшибло с коня – только Назаров выжил. А его дядя – нет.

Пометила тогда казаков судьба. Вот те крест – пометила.

– Али на баз не пустишь, хозяин?

– Доброму гостю завсегда рады… – отозвался Григорий

Отношения с кругом у него были… не ахти. Отрезанным ломтем был Григорий – свой среди чужих, чужой среди своих. Н детей, никого… и с детьми то как то не получалось, у других полон двор, у него ничего. Не даром "Арабом" кличут – араб он и есть араб. Чужой, не казак.

– Что хозяйка не выходит? – поинтересовался старшина, без задней мысли

– Не принято это… – глухо ответил Григорий – когда чужой казак в доме, жинка показываться на глаза ему не должна. Обычай такой у арабов.

– Так мы ж на Дону.

– Оно так…

Разговор не клеился…

– Ты вот что… – старшина не знал как начать – погутарить мне с тобой надо.

– Надо – так гутарь. Побыстрей только. А то мне пахать ехать надо. Погодь.

Чтобы не жечь зря бензин, Григорий подошел к трактору, заглушил двигатель. Пыхнув пару раз, агрегат умолк.

– Теперь гутарь… – Григорий вернулся к старшине.

– За долю пашешь?[68]

– Пашу.

– И как?

– Не хлеб хватает. Ты не томи, старшина, говори, а то держишь как камень за пазухой.

– Ты к какому полку приписан? – начал старшина просто чтобы начать разговор – к семнадцатому вроде как?

– Так я ведь на танках служил, какие там полки. Только что и числился.

– А потом

– А потом сами кубыть знаете. На Востоке бултыхался…

– Вот то-то и оно. Про Восток хочу погутарить с тобой, как с человеком опытным. Беда у меня, хорунжий, беда…

– Что за беда?

– Казаков вбили.

– Где?

– В Йемене. Знаешь?

– Не бывал – но знаю. Я севернее хозяйствовал – хотя какое там хозяйство, винтовки из рук не выпускал восемь лет. А Йемен – поганое место. Дюже поганое. На самом берегу оно, кого там только нет. Контрабандисты, махдисты, шииты.

– Откуда знаешь? Не бывал же…

– А на Востоке все про всех знают. Ты говори, старшина чего хотел.

– Чего хотел… На службу в войско пойдешь?

Григорий сплюнул на чисто выметенную землю.

– Ну какой из меня служака, в мои то годы. Я и в седле сидел последний раз… прошлым летом, кубыть…

– Ты не спеши… Ты Хомутова помнишь?

– Терентия Павловича?

– Его самого.

– Помню, как не помнить. Он сотней командовал, там где нам землю дали. Гарный казак, лихой… – Григорий нахмурился – это его вбили?

– Нет. Я ему вчера телефонировал в Багдад, он теперь четвертым полком командует, стоит в Багдаде. Спросил, что он мне с горя хорошего скажет. Он мне обсказал – что мол так и так, тебя надо разыскать.

– А зачем не сказал?

– Не сказал…

Григорий смотрел в землю, как упершийся бык. Молча. Со дороги на баз зашли и атаманцы, незваными.

– Казаков ведь вбили, подумай… Не застыдишься ли, если отказ дашь?

– Не застыжусь. Я зарок дал, винтовку в руки больше не брать. Хватило мне – во!

Григорий махнул рукой над горловой словно шашкой.

– Да и потом сейчас какой из меня боец. Казак третьего призыва. Молодых кого попроси, старшина. Не поеду туда. Не могу.

– Да чего ты кобенишься как баба! – крикнул не к месту один из атаманцев.

– Чего?! А ну…

Старшина вовремя заступил дорогу, перехватил, гаркнул громовым голосом, отработанным за время службы.

– Цыть, вражьи дети! А ну, смолкли все! Чисто как бабы! Пошли вон со двора!

И чуть погодя добавил привычное

– Перепорю!

Атаманцы смутились – да и знали они, к кому приехали, ходили слушки по Дону. С Арабом не связывался никто, даже в шутку. Сторонились его. И теперь, подталкивая друг друга чужие, незванные гости потянулись с база.

– Ну, смотри сам, Араб… – тяжело сказал старшина, по-кочетиному топнув ногой. Мое дело предложить, твое отказаться. Не хочешь – дело твое. Тебе жить…

Плюнув на вытоптанную землю база, войсковой старшина пошел на выход, тяжко ступая подкованными сапогами. У ворот остановился.

– Погодь… Сказать забыл. Ты Слепцова помнишь? Слепцова Михаила. С твоей кубыть станицы, с Вешенской.

– И что?

– Убили казака. Конвой вел. Ну, бывай. Добре тебе отпахаться…

На улице глухо заворчал дизель, выскочившие по ранью казачата восторженно перекрикивались, глядя на машину войскового старшины – но Григорию было не до этого Присев прямо у стены, на землю, он долго сидел, тупо смотря перед собой и что-то говоря на непонятном никому в станице, гортанном, с орлиным клекотом, наречье…

Отпахаться он так и не отпахался на сегодня.

Вспахать намеревался много, гектаров тридцать – но солнце клонилось уже к закату, а вспахал едва десять. Жгло в груди, давило, весь свет не мил был. То и дело останавливался, садился прямо у трактора – и думал, думал, думал.

Век бы не думать таких дум.

Как же попал Мишка…

Мишка остался. Они были соседями, с детства вместе во всем. Потом только армия разделила, Мишка – в семнадцатый полк, в Баклановский, а его в танковый полк. Ну а там рассудили – раз казак, значит – в моторизованную разведку. Тогда еще ни танков толковых не было, ни тактики их применения – все на ходу при придумывали. Дали им танкетку – смех один, с одним крупнокалиберным пулеметом и без рации. И что это за танкетка? Как разведку то вести, если рации нет. А так и вести – выскакивать на танковую колонну противника и погибать с честью. Остальные услышат, что бой идет, мабуть сориентируются.

Конечно, погибать никому не хотелось, придумывали много чего. Потом и рации появились, пересели с гусеничной тяги на колесную – бронеавтомобили появились. Они тише идут и пушка там – уже посолиднее, тридцать семь миллиметров. Он уже не застал такие, уходил со службы. Сейчас, говорят связь с каждым танком есть, раньше и с командирским то не было.

А Мишка отслужил в кавалерийской разведке, Георгия второй степени получил, за что не рассказывал. А как срочную отломал – на Востоке же и остался, еще и друга своего сманил. Как послушаешь его, уши развесишь. А получилось… как получилось! Когда в Карсе на станции сошел кипятка набрать – станцию из миномета муртазаки накрыли. До сих пор вспомнить страшно, что было. Несущие лошади, горящий на путях вагон, истошные вопли, крови на перроне – попали, таки суки, в самый перрон попали…

Как же он сподобился то…опытный казачина был, осторожный, хитрый. Не расставался с оружием, не рисковал особо – но и не отсиживался. За его голову одно время муртазаки тысячу золотых давали… впрочем, тогда за них за многих за головы золотые сулили. Уж очень они муртазакам да шейхам местным крови попили.

Конвой вел…

И все равно непонятно. Конвой ведут – там же не в одиночку, там казаков – с полусотню, при пулеметах, при броне. Двадцать лет ведь воюем с лишком, уж чего-чего – а колонны то гонять научились за это время. Мишка и сам – двадцать с лишком лет на Востоке и срочную там же служил, и потом дослуживать остался. Как же его побили, вместе со всеми?

Вот тебе и житуха. Жил казак – и нет казака. Сколько могил таких на Востоке, сколько русских костей по пустыням да дорогам – непогребенными лежит?

Злобно сплюнув, пнув ногой подвернувшийся ком земли – так что он в прах обратился – Григорий злобно рванул веревку, заводя трактор. Надо домой ехать, какая к чертям пахота, и так тошно без пахоты. Полежишь, холодненького молока попьешь – может очунеешься[69]…

Трактор чертом попер из борозды, пошел по целине. По левую руку, спокойно и величаво катил свои воды к далеким морям Дон…

Трактор он до дому не довел – сломалось что-то. Так и бросил у поля в борозде – не уведут, тем более что сломанный. Так все бросил – и пошел к куреням, выбравшись на дорогу и отмахивая, как в армии рукой. Заорать бы, взреветь дурниной, вырвать из себя зазубренный осколок боли, поселившийся незваным гостем в груди – да не дает что-то. И слез нету, сухи щеки – потому что не плачут казаки, казаки – мстят. На том и держатся…