Комсомолец - Андрей Анатольевич Федин

первокурсников. В аудитории стоял гул голосов. Студенты разбились на группы (их составы сложились еще в колхозе), общались, смеялись, жестикулировали, хвастались друг перед другом вещами, показывали фотографии, шуршали страницами книг, двое парней изображали фехтовальщиков – размахивали свернутыми в трубки газетами. Первокурсники не показались мне взрослыми людьми, в прошлой жизни я бы принял их за старших школьников.

Первым делом мой взгляд отыскал в толпе светлую косу Альбины Нежиной. Королева обнаружилась в центре аудитории, в окружении квартета ухажеров. Стояла вполоборота к двери, наверняка заметила наше появление, но не повела и бровью. Я с удовольствием пробежался глазами по ее ладной фигуре – собрал материал для ночных фантазий. Снова убедился в том, что из всех сокурсниц лишь в Неженой не видел ребенка. Всех остальных одногруппниц пусть и не считал дурнушками (некоторые имели вполне зрелые женские формы), но не в состоянии был разглядеть в них женщин, не детей.

– Паша! Мы здесь!

Заметил в дальнем углу комнаты Олю Фролович, та махала рукой.

Лицо Пашки Могильного озарилось улыбкой. Без долгих раздумий парень ринулся в аудиторию, подобно ледоколу, раздвигал плечами студентов. Славка Аверин бросил на преподавательский стол журнал учета посещаемости и двинулся за приятелем. А вот я за ними не последовал. Потому что увидел рядом с Ольгой нашего комсорга. С Пимочкиной я так и не поговорил по душам. После колхоза с ней пока не встречался. И пока не желал ее видеть: накопившаяся от общения с ней усталость еще не развеялась. Решительно направился к первым от доски рядам, занял место за партой рядом с учительским столом.

Раз уж я решил стать отличником, то место в первых рядах – для меня. Помнил, что именно на них обычно сидели зубрилы и ботаники. В прошлой жизни я с этой разновидностью студентов не имел ничего общего, но сейчас без раздумий примостился напротив вождя мирового пролетариата, что лукаво посматривал на студентов с портрета на стене. Повинуясь проснувшейся старой привычке, осмотрел столешницу на предмет неприятных сюрпризов – чернильных пятен, жевательных резинок и острых заноз. Решение проблемы с одеждой я пока не придумал, поэтому соблюдал осторожность.

Чувствовал на своем затылке пристальный взгляд (Пимочкина?), но не обернулся. В прошлой жизни я хорошо научился обращаться с женщинами в постели, а вот все эти разборки «любишь – не любишь» обходил стороной. В молодости мне хватало общения с женой. Потом предпочитал скоротечные романы, когда жена решила, что сможет прекрасно жить без меня, но на мои деньги (на алименты она купила две квартиры в Москве и одну в Питере). Указывал девицам на порог, как только заходила речь о «серьезных отношениях», благо, партия в то время уже не наказывала за аморальное поведение.

С удивлением обнаружил, что перспектива разборок с комсоргом напрягала меня сильней, чем предстоящие встречи с маньяками. Головой я понимал, что все эти Светкины взгляды, улыбки и подарки в виде гематогена не что иное, как ухаживание. И в то же время никаких конкретных шагов в борьбе за мою руку и сердце Пимочкина пока не предпринимала. Я находил глупым ругать девчонку за хорошее ко мне отношение. Однако понимал, что ее шефство надо мной ни к чему хорошему не приведет – ни ее, ни меня. Но все не находил подходящего момента, чтобы расставить точки над «е» в наших бесперспективных отношениях.

Вынул из потертой текстильной сумки (как же мне недоставало в этом времени полиэтиленовых пакетов!) чистую толстую тетрадь, заготовленную для учебы еще самим Комсомольцем. Проверил работу шариковой ручки и снова порадовался, что не придется писать перьевой: не представлял, как вообще можно писать, макая железку в чернила. Никто не спешил занимать по правую руку от меня свободное место. Либо не считали его удачным, либо не желали делить парту со мной. Это в прошлой жизни от желавших сидеть со мной рядом не было бы отбоя – и в институте, и после. Теперь мое соседство не казалось одногруппникам привлекательным.

«Пора привыкать к новым реалиям», – подумал я.

И услышал первый в моей новой жизни звонок на урок.

* * *

Преподаватель вошел в аудиторию сразу же, как смолк звонок – невысокий, коротко стриженый, с лысой макушкой, черными усами и бородкой а-ля Дзержинский. Одернул полы серого пиджака с испачканными мелом рукавами. Плотно прикрыл высокую массивную дверь, та жалобно скрипнула. Близоруко сощурил глаза, не глядя на студентов, прошел к своему столу, поставил на стул портфель. Принес с собой резкий запах одеколона и табачного дыма.

Скрестил на груди руки – мне стало понятно, откуда взялись на его пиджаке следы мела. Чуть приподнял подбородок – указал своей бородкой точно мне промеж глаз. Я рассмотрел на его щеке след от алой помады, в усах – несколько хлебных крошек. Постарался не дышать полной грудью: запахи современного парфюма напоминали мне ароматы боевых отравляющих веществ. Преподаватель застыл, подслеповато глядя на окна поверх голов студентов. Откашлялся, прочищая горло.

– Меня зовут Попеленский Виктор Феликсович, – чуть растягивая слова, сообщил он. – Я – кандидат наук, доцент кафедры высшей математики нашего университета. Буду вести у вас занятия по математике.

«Точно! Феликс», – вспомнил я прозвище этого доцента. Видел его раньше (или позже?) в институте. Но в основном – со стороны. Только в те годы он был уже совсем седым, да и его лысина подросла. Я слышал о вредном характере Попеленского от студентов других групп (без конкретики). Несколько раз в девяностых годах Феликс замещал нашего преподавателя. Приходил на лекции в похожем пиджаке (или в этом же?). Начитывал темы неторопливо, словно нехотя, его голос убаюкивал.

– Предупреждаю сразу, – сказал Виктор Феликсович. – Автоматов я не ставлю – никому. И не терплю прогульщиков. В этом полугодии по моему предмету экзамена у вас не будет. Но не расслабляйтесь. Зачет у меня просто так никто не получит.

Он выдержал паузу, чтобы мы смогли прочувствовать всю значимость его слов.

– Кто староста? – спросил Попеленский.

Я услышал в аудитории позади себя скрежет ножек стула по полу.

– Фамилия?

– Аверин, – раздался голос Славки.

– Подойди.

Феликс звякнул запорами, сунул в недра своего портфеля руку, извлек на свет лист бумаги, пока староста маршировал между рядами.

– Вот, держи.

Вручил Аверину бумагу.

– Перепиши задания на доску. Разборчиво!

Достал из портфеля завернутый в бумагу кусок мела, передал его Славке.

– Старайся не мельчить, – велел Феликс.

Повернулся к аудитории.

– Я не принимал у вас вступительный экзамен, – сказал он, – потому не представляю, насколько хорошо каждый из вас разбирается в математике. Или насколько плохо.

Он