Человек за бортом - София Цой

радости и счастья» и «одинокая жизнь невыносима» мне начало казаться, будто я читаю собственный дневник. Хорошо, что как раз в тот момент попалось нечто в другом роде: «Молода, интеллигентна, образованна, знаю четыре языка, доброго, мягкого нрава». Подумал: о, не Винсента ли?

Все взгляды обратились на розовую от холода и смущения Винсенту, которую Луиз как раз поддерживала под руку, помогая надеть домашние туфли. Она засмеялась:

– Ну вы что? Зачем бы я стала туда писать?

– Мое сердце разбито! – Найджел картинно закрыл глаза ладонями.

– Найджел, я бы никогда…

– Это шутка, милая, – улыбнулся он и под наш дружный смех подошел к Винсенте и приложил ее руку к своим губам. – Покажи-ка всем платье.

Винни покружилась в своем струящемся алом платье, а потом потянула за две атласные ленты на боках, и в ту же секунду развернулись два алых полотна. Пораженные сходством с силуэтом богини Ники, мы замерли. Как только Винсента отпустила ленты и крылья вновь слились с платьем, Найджел оглушительно захлопал, и мы тут же поддержали его.

По черно-белым мраморным плиткам мы прошли из прихожей в большую гостиную перед парадной столовой, где расположились на молочного цвета диванах, ожидая приглашения к столу. На правах именинника я стал оценивать, насколько точно мои дорогие друзья соблюли предложенный дресс-код. Я назвал его «Ирис» – в переводе с древнегреческого «радуга». Алое платье Винсенты открывало спектр. Яркие апельсиновые гольфы, мелькавшие между черными брюками и лаковыми туфлями Элиота, продолжали его.

– Где же желтый? – спросил я.

– Любой каприз именинника, – ответил Ленни и расстегнул две верхние пуговки жилета под пиджаком.

– А я говорил, что цвет должен быть на виду, – заметил я.

– Письменно это не было закреплено, а потому поддается вольной интерпретации.

– В банковских делах Ричмонды тем же руководствуются? – с усмешкой поинтересовался Валентин.

– Разумеется. – Элиот уселся напротив и закинул ногу на ногу. – Для Ричмондов правила не писаны.

– Ах, вот как, – оскалился Вал. – Так и начинается свободное экономическое падение.

Найджел прервал их пикировку: поднявшись с дивана, он изящно продефилировал по залу, демонстрируя просторную изумрудную рубашку с широко раскрытым воротом. Чтоб подчеркнуть свойственную ему небрежную грацию, он заправил ее в узкие брюки и растрепал волосы, как задиристый воробей.

– У меня все на виду. Одобряете, мсье Лаферсон? – Насмешливые искорки заплескались в его радостных глазах.

Ничего, кроме «Одобряю, Найджел, одобряю», язык не поворачивался сказать. Под наш смех Найджел отвесил глубокий поклон, снял воображаемую шляпу и плюхнулся на диван к Винни и Осу.

За ним должна была бы следовать Софи, чей гардероб полностью состоял из оттенков синего. Пары встреч мне хватило, чтобы понять: эта девушка носит яркие брючные костюмы не ради эпатажа. Это ее революция. Она подставляет себя под резкие замечания и голодные взгляды, но, пожалуй, своим поведением меняет многое для женщин – тихо, без револьверов и алебард. Маленькая, но упрямая и сильная, Софи казалась мне близкой по духу. Было в ней какое-то незримое пламя.

– Конечно, прекрасную Софи мне не заменить, но все же в моем наряде есть и индиго, и фиолетовый, – скромно пожал плечами Освальд.

Фиолетовый костюм и темно-синий галстук сочетались с его темными волосами и щетиной, а от разбросанного акцентами золота – оправа очков, часы, цепочка для галстука – веяло античностью, что придавало образу породы. В петлице сидел голубой цветок – как дань Новалису, его любимому писателю и духовному предку.

Я кивнул Осу, и мы с Валентином одновременно потянулись к инкрустированному перламутром столику между диванами, на который Луиз только что поставила поднос с осьминожьими карпаччо, томатной сальсой и каперсами. Леа разносила бокалы с вином. Вал подхватил фужер с игристым, встал, молча отсалютовал мне и выпил. Его белоснежный наряд – струящиеся брюки-палаццо и вязаный джемпер с треугольным вырезом, надетый поверх рубашки, – зрительно удлинял высокую фигуру, делая его еще стройнее, и удачно контрастировал с моим бордовым костюмом-тройкой. Вместе мы смотрелись как высокие бокалы красного и белого между шипящих фужеров просекко.

– Я смотрю, что не позволено быку – позволено Юпитеру, – ехидно заметил Найджел с дивана. – Нас ты нарядил как попугаев, а Валентин щеголяет в белом?

Валентин обернулся:

– У меня есть оправдание…

– Да, это крайне любопытно, – вставил Элиот, – я, Ричмонд, сижу тут в оранжевых чулках, как клоун, тогда как…

– Элиот, между прочим, я купил эту зеленую рубашку на последние деньги!

– Найджел, – перебил я. – Валентину просто можно все.

Вал покосился на меня и прошипел:

– Келси, меня сейчас четвертуют.

Я понизил голос:

– Я этого не допущу.

Он молча убрал волосы за уши. Я остро чувствовал его смущение, поэтому сделал шаг назад и опустился на диван.

– Так вот, я объясню, – проговорил Вал секунду спустя. – Вы знаете, что мой гардероб красочностью никогда не отличался. Не то что у некоторых. – Он взглянул на меня. – Да, Элиот, представь себе, мне тоже предлагали, как ты выразился, клоунскую палитру.

– И что же?

– И я решил подойти к задаче неординарно. Вспомните физику, господа: радуга есть преломленный белый свет! Так что технически я тоже одет в один из цветов радуги. А поскольку Келси одобрил мою идею, я тем более не считаю свою интерпретацию ошибочной.

– Всегда поражаюсь, какой ты умный, Валентин, – зааплодировала Винсента, и Найджел поддержал ее.

Вал опустился рядом со мной, и мы пожали друг другу руки с видом заговорщиков, провернувших изящную шалость. В арке столовой тем временем показался камердинер Жак.

– Дамы и господа, прошу вас к праздничному столу! Вы именинник, мсье Лаферсон, – вам идти первым.

Когда мы вошли в столовую, старинные напольные часы с арочным фронтоном и блестящими витринами пропели Вестминстерский перезвон и пробили восемь. Меня ожидало место во главе стола, уже сервированное посудой, приборами и сложенной салфеткой с розовой вышивкой. Все расселись, и мы воздали должное таланту поваров Элиота.

После застолья вся компания поднялась в верхнюю гостиную, где мы принялись попарно играть в морской бой. Освальд с Найджелом не уступали друг другу, азартно вскрикивая каждый раз, когда чей-то корабль шел ко дну. Валентин беспощадно крушил мои корабли, которые я нарочно расставил примитивно, надеясь, что он не заметит. После очередного легкомысленного «попал» Вал взглянул на меня исподлобья:

– Ты даже не стараешься. Еще один ход – и ты проиграешь.

– А может, я и хочу проиграть?

Вал опустил глаза на свой лист и задумчиво поцокал языком.

– Ка-один.

Я вписал рядом с тремя крестиками четвертый и подарил ему торжественную улыбку:

– Убил.

Спустя минуту раздался победный вопль Найджела. Теперь только Элиот и Винсента сверлили друг друга взглядами, сидя в креслах у рояля. Вернее, Элиот был спокоен, а вот Винсента хмурилась и жевала атласную ленту своего платья. Ее беспокойство оказалось не напрасным: Элиот поддавался.

– Мне было как-то неудобно обыгрывать даму, – невозмутимо произнес он, когда мы все обступили его кресло.

– Элиот, ты думаешь, я настолько…

– Ни в коем случае.

– Тогда в чем проблема?

– Проблема в том, дорогая, – обратился Найджел к Винни, – что тебя, кажется, обыграли еще несколько ходов назад, а ты попала только… в два линкора. Молодец.

– Да, ты просто умница! – подхватил я, легонько толкая локтем Валентина.

Он отстраненно закивал, но с моей подачи Винсенту поддержали аплодисментами и Ос, и Элиот, и – громче всех – Найджел. Слегка раздосадованная, Винни лишь закатила глаза и смяла свой листок.

Покончив с морским боем, мы перешли к другим играм и к напиткам покрепче. Освальд, устроившись у камина, меланхолично рассуждал, что Элиоту в таких огромных апартаментах определенно нужна компания – например, кот, собака или сам Ос. Найджел играл на рояле «Волшебную флейту», иногда прерываясь на пламенные поцелуи с Винсентой. Ленни с Валом лениво передвигали шахматы, а я сидел рядом. Вместе мы наблюдали за нашим молодым трио и вспоминали время, когда и нам было по двадцать два – двадцать четыре. Каким все казалось волнующим, неизведанным и оттого романтичным!

Валентин, казалось, не пьянел вовсе, но в какой-то момент я начал замечать, что его взгляд то и дело надолго примерзает к окну за рождественской елью. В темном