Меченый. Том 1. Второй шанс - Андрей Николаевич Савинков

— Буду, Андрей Андреевич, — согласился я, не спрашивая даже о чем пойдет речь. В такие переломные моменты речь может идти только об одном — о власти.

— Ну что? — Жена даже не пыталась сделать вид, что ей не интересно, или что она соблюдая приличия не лезет в дела мужа.

— Громыко. Хочет поговорить.

— По поводу…

— Вероятно, — я пожал плечами, что тут можно еще сказать?

— Пойду поглажу тебе рубашку, — видя мое настроение и нежелание вдаваться в подробности Раиса поспешила в сторону спальни.

Еще через два часа я ехал на вызванной из гаража машине в сторону центра Москвы с интересом глядя в окно. Сказать, что город отличался от того, что я помнил в будущем — не сказать ничего. Людей было меньше, машин, такое ощущение, что не было вообще. Проехать весь центр города ни разу не встав в пробку или хотя бы не зацепив «тянучку»? Даже в выходной день — это просто нереально.

Здания гораздо ниже, их меньше, а зелени вокруг, ну вернее того, что является зеленью в летнее время — больше, нет торчащих в небо зеркальных «фаллосов» на Пресненской набережной. А еще — совсем нет рекламных вывесок, создающих бесконечный визуальный шум. Ничего не мелькает, не мигает, не пытается привлечь твое внимание странным сочетанием цветов и безумными текстовками. От этого город выглядит гораздо более «чистым», — хоть тут уже далеко не так однозначно, на самом деле, — но при этом каким-то пустым. Странное ощущение.

По тротуарам ходят люди, еще не знающие того, что их страна стоит на пороге развала. Интересно, если бы им всем сейчас, вот как мне в это тело, загрузить память будущего и потом провести референдум, какой бы мы получили результат. Скажем, в ответе какого-нибудь Шеварнадзе, Назарбаева или Кравчука, я не сомневаюсь, лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в Риме, тут сомнений нет, но вот если взять обычного грузина, латвийца, туркмена или, например, хохла.

Те люди, которые оказались в 90-х на обочине жизни, научные сотрудники, вынужденные стоять на рынке за прилавком, нынешние дети закончившие свои дни под забором в наркотическом угаре, все эти братки, чей стремительный взлет традиционно сменялся столь же стремительным крахом. Интересно, что бы они выбрали, «живи быстро-умри молодым» эпохи перемен или сытую — относительно — стабильность и уверенность в завтрашнем дне СССР.

И конечно сложнее всего спросить у тех, кто из-за развала союза просто не родился. Их мнение правда никого вероятнее всего не волнует, но… Где-то встречал цифру в сорок миллионов человек, именно во столько оценили демографические потери стран бывшего Советского Союза за следующие тридцать лет независимости. В УССР в 91 году проживало 52 миллиона человек, в независимой Украине в 2021 — примерно 35. Даже если добавить Крым и Донбасс — не больше сорока.

Если же экстраполировать динамику прироста населения этой части страны — оттолкнувшись от 1985 года, все же позднеперестроечный СССР в преддверии своего коллапса тут статистику изрядно искажал — то в 2021 году в УССР должно было бы проживать от 60 до 63 примерно миллионов человек. Двадцать миллионов — солидное число. Опять же не все они умерли, многие просто уехали, но с точки зрения государства разницы, если честно, не так много.

По другим республикам цифры, конечно, не столь кошмарные, но тоже, радоваться нечему, разве что Узбекистан демонстрировал в новом тысячелетии взрывной рост рождаемости, но с учетом их постоянной эмиграции вряд ли причины тут лежали в резко возросшем уровне жизни.

Смогу ли я потом смотреть в зеркало, если просто опущу руки и не стану ничего предпринимать? Дезертирую? Боюсь, что нет. Да и пою я паршиво, плюс в пятьдесят четыре известной поп звездой становиться поздновато. А значит, будем считать, что жребий брошен.

Автомобиль подкатился к зданию ЦК. Я, не торопясь, вышел из ЗИЛа, зашел внутрь. Нырнул в память Горби, вспомнил, где находится приемная Громыко и направился прямо туда.

Министр иностранных дел и теоретически самый влиятельный человек в стране — если отбросить Черненко, которому уже совсем немного осталось — ждал меня за своим столом. При моем появлении на пороге кабинета он встал вышел из-за стола и протянул руку. В политике не бывает мелочей, вот и сейчас Громыко как бы с одной стороны подчеркивал, кто тут главный, а с другой — соглашался немного «спуститься» и встать со мной на одном уровне. Тем более, что после приветствия он повел меня не за стол, а в сторону стоящего у стены диванчика.

— Был у Константина Устиновича… — После положенных приветствий «мистер Нет» перешел к делу. — Есть мнение, что следующий генсек должен представлять следующее поколение руководителей. Хватит уже ежегодных похорон.

— Это мнение Константина Устиновича? — Мнение генсека в таком деле очень важно, но только пока он жив. В момент смерти оно обнуляется, и, если кроме этого мнения у тебя ничего нет, ты фактически остаешься ни с чем. Говорят, Брежнев видел Щербицкого в качестве своего преемника, но Леонид Ильич умер, а Щербицкий все так же сидит в Киеве, а не в Москве. Сидит и еще не знает, что будущий генсек крайне отрицательно относится к наличию в Политбюро всяких «нацменов».

— Да, а еще мое, и части первых секретарей, которые хотят видеть во главе партии молодого и энергичного хозяйственника. Русского.

О как! Интересная вырисовывается раскладка, надо бы потом этих самых «прорусских» первых секретарей вверх подтягивать. А лучше заменить ими глав республик из нацменов. Но это явно планы не на ближайшие месяцы. А в планах на ближайшую ночь вероятно будет плотная перетряска памяти Горби на предмет политических раскладов. Без этого совершенно точно обойтись не выйдет.

— А Политбюро? Разве там других кандидатов нет?

— Кандидаты всегда есть, Михаил Сергеевич, ты это не хуже меня знаешь, другое дело, за кого проголосуют. В Политбюро и потом на пленуме.

— Вы думаете, за меня проголосуют? — Продолжая «играть дурочку» переспросил я.

В СССР очень долго боролись против «фракционности». Фактически искореняли любое инакомыслие, есть только линия партии и колебаться можно исключительно вместе с ней. Из-за этого никакая открытая критика вышестоящих «товарищей» была, по сути, невозможна, и весь политический процесс ушел «под ковер». Да и там тоже все старались действовать как можно осторожнее, дабы чего не вышло. Получалось, что Черненко уже при смерти, а команды в