Вперед в прошлое 9 - Денис Ратманов

директор сам постарался? Взял обычный ежедневник, сделал обложку и переплет, купил небольшой замок… Но главное, как же он угадал с подарком! Это именно то, что мне нужно, потому что дел столько, что начинаю забывать запланированное. Но не это главное. Главное — замок! Теперь не надо прятать книгу расходов-доходов от мамы, она не посмеет испортить такую красоту, вскрыв ежедневник.

Директор все не унимался, одного за другим вызывал всех участников покраски и вручал благодарности. Еленочка не интересовалась, что там написано — очевидно, все это обсудили в учительской.

А вот ежедневник вызвал у одноклассников восторг, его ощупывали, раскрывали, поглаживали, и каждый хотел такой же.

— Ну а че, все правильно, ты у нас бизнесмен! — оценил подарок Ден. — Спросишь, где такие продаются?

Потрогав ежедневник и рассмотрев его с разных сторон, Илья сказал:

— Ты не понял, что ли? Геннадий Константинович сделал его сам!

Прозвенел звонок, теперь — на урок, и мы направились в класс. Желткова старалась держаться поближе к Еленочке, потому что Гаечка жаждала расправы, и что-то мне подсказывало, что она не угомонится, подкараулит Любку на перемене или в столовой. Потому я подошел к Саше и сказал:

— Угомонись. Она же отсталая.

— И что? Не тупее же собаки, — взвилась Гаечка и почти выкрикнула, чтобы Желткова услышала: — Собака понимает, что нельзя просто так кусаться. Ну, воспитанная собака. А невоспитанную надо учить. Я и собиралась учить. Не за патлы же дурочку таскать, которых нет.

— Ну ты злюка, — качнул головой я и добавил шепотом: — Пожалела бы нечастную, что ты как Баранова.

— Баранова сама дорывается, когда ее никто не трогает. Желтопуз первая быканула и, наверное, ничего не поняла. Вот я и хочу объяснить…

Желткова, семенящая рядом с учительницей в нескольких метрах от нас, остановилась, опустив плечи. Подождала, пока мы с ней поравняемся. Одноклассники остановились, ожидая шоу, учительница или не поняла, что происходит, или решила, что ее это не касается.

Гаечка вперилась в Желткову, та потупилась и промямлила трясущимися губами:

— Саша, я все поняла. Я была не права. Прости меня, пожалуйста. — И посмотрела, как дворовая собака, которая облаяла ребенка, и тот привел родителей.

Только бы не началась травля. Баранова и компания не упустили бы возможности поглумиться, но Саша — не Янка. Она покраснела, удивленно распахнула глаза, буркнула:

— Хорошо. Проехали. Забыли. — И зашагала дальше.

Желткова, ссутулившись, так и осталась стоять, все еще ожидая тычков, затрещин, подколок. Памфилов открыл было рот, но передумал ее драконить. Подскочил ко мне.

— Вшивая в тебя втрескалась. Фу-у-у.

— Ну не наоборот же, — парировал я. — Мне не нравится, когда бьют тех, кто не может ответить. Пусть живет, не трогайте ее. Представьте, что ее нет.

— Но она угарная! — возразил Кабанов. — Скажи еще, что с Карася нельзя ржать.

— А ты с меня ржи, — предложил я, ухмыльнувшись.

Кабанов потряс головой.

— Не-е-е. Ты не угарный.

— И ответить могу так, что мало не покажется. В этом и дело.

Возразить было нечего, мы молча поднялись в кабинет географии, где уже ждала модная и прекрасная Карина Сванидзе, свергнутая с пьедестала обожания Инной, и парни уже так отчаянно не соревновались за ее внимание.

Обеспеченная. Муж — грузин. Интересно, какое место он занимает в преступной иерархии и насколько близок к Гоги Чиковани?

На географии мы поговорили о роли, значении и развитии машиностроения. Записали домашнее задание и отправились на литературу к Вере Ивановне, заполнили открытый кабинет, где дежурные седьмого «А» лихорадочно вытирали с доски. Тема сегодняшнего урока — «Собачье сердце».

Воспользовавшись тем, что учительницы нет, Плям извалял в меловой крошке тряпку и кинул в Карася.

— Сиф!

Карась после моего внушения стал гордым, имеющим мнение, потому не стерпел и погнался с этой тряпкой за Плямом, перепрыгивающим через парты с диким визгом. Он едва не сшиб Веру Ивановну, вошедшую в кабинет, и тряпка пролетела в нескольких сантиметрах от ее головы.

Но вместо истерики и ора, она посмотрела на Карася, растерянно хлопающего выпученными глазами, и громко произнесла слова, дополняющие тему урока:

— Надо же. Не думала, что профессор еще проводит свои эксперименты. — Она оглянулась на дверь, куда убежал Плям. — Причем массово.

Мы с Барановой засмеялись одновременно, Янка смолкла, я продолжил улыбаться. Илья свел брови у переносицы, выстроил логическую цепочку и тоже улыбнулся. С промедлением засмеялась Гаечка, Заячковская — просто за компанию. Видя, что класс не понял шутку, Вера Ивановна объяснила:

— Сразу видно, кто читал «Собачье сердце». Профессор — это кто? Как его зовут?

— Преображенский! — радостно откликнулся Памфилов.

— Что он сделал? — подсказала учительница.

До Памфилова дошло, он рассмеялся, указал на Карася и воскликнул:

— Абыр валг! Абыр валг!

Вот теперь класс грянул дружным хохотом.

А мне подумалось, что Карина — просто красивая кукла, а у Веры Ивановны есть шарм, интеллект и отменное чувство юмора. Потому даже гопники ведут себя смирно на ее уроках, боятся пасть жертвами ее острого языка. Ну и внешность у нее яркая. Один раз увидишь — не забудешь никогда: личико симпатичной кореянки, но при этом она кудрявая голубоглазая блондинка, невысокая и хрупкая.

Памфилов все не унимался, раскрыл тетрадь и прочитал выписанную из книги цитату, применив ее к Карасю:

— Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают!

Вера Ивановна потерла подбородок и выдала:

— С попугаями профессор вроде не экспериментировал.

Взрыв хохота. Карась спасен, Памфилов жестко поставлен на место. Я поймал себя на мысли, что, будь я постарше, приударил бы за ней, это было бы ярко и нескучно. Аж пульс участился.

Сколько ей? Вроде двадцать семь. Семьи нет, детей нет. Подросток во мне воскликнул: «Четырнадцать лет разницы — такая фигня!» Память взрослого подсунула картинки: Пугачева и Галкин, Бриджит и Макрон…

Мои мысли прервал звонок. Шутки закончились. Начался урок.

Вера Ивановна вела предмет не строго по учебнику. Она отлично знала биографии великих людей и доносила до нас, что Лермонтов — отнюдь не невольник чести, а опасный социопат, и на его примере мы видим, что гений и злодейство — понятия совместимые. Булгаков страдал от зависимости и даже написал об этом рассказ «Морфий», он был любимцем Сталина, который обожал его пьесы и во время репрессий запретил трогать талантливого писателя. А Маргарита —