Двигатель прогресса - Михаил Викторович Гречанников

А сев за руль, снова вернулся к размышления о своей будущности. Было страшно, чудовищно страшно. Единственный сын из некогда богатой семьи, выучившийся в университете и работавший несколько лет на барина в Вологде, Семён ни разу не проявил непокорности, никогда не перечил даже прислуге, не то что хозяину дома. Однако он и сам замечал, как стал меняться его характер в последние год-два. Хозяева то задерживали выплату, то решали и вовсе не платить. В один день делали незаслуженный выговор, в другой позорили перед мужиками. И Семён стал черстветь.

Потихоньку, незаметно для себя, он всё больше и больше замыкался на своей работе, и его исследования были для него единственной отдушиной.

Эти труды были для него и женой, и ребёнком. Вся его жизнь была вокруг них, но он ещё не понимал, насколько они важны для него – пока не получил письма из Москвы. Вот тогда он и осознал, что представить свой труд учёному сообществу – его единственный и главный в жизни смысл.

Явить миру свою работу означало бы дать родиться любимому ребёнку, которого он так долго, целый год, вынашивал.

И когда барин попытался помешать этому ребёнку родиться, Семён, как любящий и даже фанатичный отец, бросился защищать своё детище.

А пока он трясся в машине на сырой дороге, в доме Трифона Евграфыча царила суета. Пришли доктор, следователь с городовым, начались расспросы. Прислуга, правда, ничего толком сказать не могла. Один лишь Гришка, здоровый парень, которого Трифон позвал перед тем, как получить по шее, видел что-то краем глаза, но выразить толком не мог:

– Я слышу – Гришка, мол! Ну, тово, бегу… А там – ух! Эта… Сам-то кричит, а она-то визжит!.. Страх! Я перекрестился, думал, тово – убивают!

Страшно ж! Вона, у братовой жены дядя барыню топором зарубил. Вот и тут, думаю… Енто… Я как услыхал крики, так тово, глаза закрыл и в стенку вжался – очень уж боязно глядеть, как барина убивают! Стою, а у самого душа в пятках!..

Следователь послушал-послушал, да и махнул рукой. Стали расспрашивать Трифона Евграфыча.

– Да он, нехристь, мало того, что меня побил, так ещё и машину скрал! – потрясал кулаками Трифон. – А вы знаете, сколько она стоит, машина эта?

– Не знаю, мне такой всё равно не купить.

– То-то и оно, что не купить! Бешеных тысяч оно стоит! А как он на менято руку поднял?! А? Я его облагодетельствовал, кров дал, кормил, бога за него молил – а он что? Это он, скажу я вам, давно уже задумал. Надо было догадаться. Всё на мою машину так смотрел, словно продать хотел. И крутится-то вокруг неё, и крутится… Я сколько раз замечал! Чего, говорю, крутишься у гаража? А он всё двигатель разбирает, трубы натирает – никак, запчасти продавал. А машину-то точно давно продать хотел. Вот ейбогу, найдёте вы её у каких-нибудь беглых каторжников!

Тут в кабинет вошёл урядник. Сделал под козырёк и обратился к следователю:

– Порфирий Петрович, машину видели.

– Где?! – вскрикнул Трифон Евграфыч прежде, чем следователь успел раскрыть рот.

– Видели, как выезжает за город. Как будто в сторону Ярославля ехала.

– Ярославля?! – Трифон Евграфыч задумался на секунду, а потом вскочил, и с бледным, пугающим лицом подбежал к следователю:

– Знаю я, куда он делся! Знаю! Он ведь, мерзавец, в Москву намылился!

– В Москву? – переспросил Порфирий Петрович. – Зачем?

– Не знаю уже, не помню… Только отпрашивался он у меня в Москву не один раз. Я его, понятно, не пускал. Рабочий человек должен на месте быть… А теперь он, стало быть, через Ярославль туда едет! Вот теперь-то вы его и поймаете!

Следователь поклонился и вышел. Пока шагал из дома, наскоро дал указания уряднику, а когда тот убежал, забрался в экипаж и скомандовал:

– К телеграфу, да поскорее!

К тому времени, как Семён достиг Ярославля, мрачные его мысли сформировались в не менее мрачную решимость. Если уж суждено ему теперь погибнуть, решил он, то хоть открытие своё он должен успеть доставить в Москву. Пусть его свободная жизнь окончена, но дело его – его труд, мечта – оно будет жить.

Было уже темно, над городом повисла ночь. И, хоть на улицах ещё были люди, паровая машина слишком уж бросалась в глаза.

– Чай, студенты развлекаться едут, – проворчал стоявший без дела извозчик Прохор, глядя вслед удаляющейся машине.

Но Семёну было не до развлечений. Машине надо было дать остыть, да и брикеты прессованного угля, служившие топливом, были на исходе. Нужно было остановиться на автомобильной станции. Семён, уставший и измученный, даже в таком состоянии не допустил бы ни единой ошибки при починке двигателя – но многое из того, что было за пределами механики, оставалось для него тайной за семью печатями.

Едва он въехал под крышу ближайшей же станции, как ворота за ним захлопнулись. И даже тогда Семён не понял, что случилось. В тусклом свете электрических огней он не сразу разглядел серые шинели да зелёные фуражки с красными околышами.

Потом чья-то рука схватила механика за воротник и вытащила из машины. Он пытался сопротивляться, но ему дали по зубам. Из глаз у Семёна брызнули искры, земля ушла из-под ног. Он даже не понял, что теряет сознание – только что его били, а через мгновение он уже лежал на полу станции, а потолок кружился, кружился… -…поди разбери, – пробормотал стоящий над ним полицейский. – О, очнулся. Эй, ты! Ну-ка! Вставай!

Семён попытался встать. Получалось плохо, ноги подводили. Кто-то взял его под руку, поднял. И тогда Семёна вдруг вырвало, прямо на серую шинель стоящего перед ним полицейского. Тот отскочил, но было уже поздно. Механик сжался, ожидая новых ударов, но их не последовало.

– Вот ведь дьявол, всего испачкал! – выругался полицейский. – Да, видать, сильно ты его приложил, – обратился он к кому-то из стоящих вокруг шинелей.

– По-другому не умеем…

– «Не умеем»… А ну как помер бы? Вот что бы ты делал?

– Напился бы.

– Тьфу ты. – Городовой снова повернулся к Семёну. – А ну-ка, говори, ты кто таков?

– Семён Дежнёв, я из механиков… – пролепетал задержанный, едва держась на ногах. – Ой, дайте сесть…

– Садись. М-да, вот и попался ты, парень. Недалеко уехал. Ну что, сообщите на другие станции, чтобы не ждали. Скажите – баста, мол, мы его поймали.

Семён сидел на каменном полу и держался за голову. Всё вокруг плыло.

– Что, оклемался? – спросил