Путь на Балканы - Иван Валерьевич Оченков

и отвергли их. Но мне не хотелось бы, чтобы у вас составилось мнение, что я сделал это лишь, чтобы произвести на вас впечатление. То есть я хотел бы, чтобы вы думали обо мне хоть немного лучше… но дело в том, что я это давно решил. Я искренне сочувствую порабощенному славянству и хотел бы хоть что-то сделать для его освобождения. Наверное, это прозвучит выспренно, но ради этих убеждений я готов подставить свою грудь под пули.

— Мне так стыдно перед вами.

— Но отчего?

— Оттого что я дурно думала о вас. Я полагала, что вы такой же, как все эти пустые люди, так часто окружающие меня. Они много говорят, горячо спорят, но ничего не делают. Вся их горячность уходит в пар. Вы понимаете меня?

— Кажется, да. Но я…

— Не такой, как они? Теперь я вижу это.

— Я люблю вас!

— Подождите. Я вовсе не такова, как вы обо мне думаете. Да я хороша собой и знаю это. Но все это лишь оболочка. Видите ли, я еще не только ничего не сделала в жизни полезного, но даже не разрушила вредного. В сущности, я избалованная чужим вниманием пустая девчонка. Молчите, прошу вас, не смейте мне возражать! Да, я плохая, но я надеюсь исправить это. Вы понимаете меня?

— Конечно!

— Понимаете? Даже мои родители не понимают меня. Они считают себя передовыми людьми, но при этом уверены, что главной целью в жизни женщины является замужество. А как же прогресс, как же нравственное совершенствование?!

— Я восхищаюсь вами!

— Ах, оставьте, я совершенно не заслуживаю восхищения, тем более вашего. Вы совершенно другое дело, вы смелый, честный и способный на поступок человек. Сознаюсь, я прежде заблуждалась на ваш счет и теперь не знаю чем загладить свою вину.

— Боже мой, о какой вине вы говорите? Вы чудесная, добрая, милая…

— Вы, правда, так думаете?

— Конечно!

— Я могу что-то сделать для вас?

— Дайте мне хоть маленькую надежду, хоть тень ее, и я, чтобы добиться вашего расположения, сверну горы.

— Расположения, о чем вы говорите?! Я, может быть, впервые в жизни встретила достойного человека…

— Так я могу надеяться!

— Послушайте, я, кажется, говорила уже, что терпеть не могу людей, много говорящих, но ничего при этом не делающих. Вы человек дела, и я хочу быть достойной вас. Твердо обещаю, что если вы пойдете на войну, то по возвращении я буду принадлежать вам. Никто и ничто, ни родители, ни молва не изменят моего решения!

— Вы необыкновенная!

Тут их излияния прервал ворвавшийся в столовую Маврик.

— Соня, ты где? А что это вы тут делаете?

— Ничего, — строго отвечала ему сестра, — просто господин Лиховцев уходит на войну, и я захотела выразить ему свое восхищение.

— А ведь и верно, — загорелись глаза мальчишки, — это очень мужественный поступок, и мы все гордимся вами и Николашей. А вы возьмете меня с собой?

— Боюсь, Мавр, тебе нужно прежде немного подрасти, — улыбнулся Алексей и похлопал своего юного приятеля по плечу.

— Ну вот, опять, — огорчился мальчик. — Право же, я вовсе не так мал, как вам кажется…

— Маврикий, — нетерпящим возражений тоном прервала его Софья, — не смей приставать к Алексею Петровичу! Разумеется, он никаким образом не может взять тебя с собой. Ведь он отправляется на войну, а там совсем не место для таких глупых мальчишек.

— Да уж поумнее тебя буду, — пробурчал в ответ брат, до ужаса не любивший, когда его называли Маврикием.

Однако Софья Модестовна, не слушая его, подала руку Лиховцеву, и они вместе отправились в гостиную. Эта деталь вкупе с сияющей физиономией студента не осталась не замеченной, но девушка, ведя себя как ни в чем небывало, подошла к фортепиано, устроилась поудобнее на стуле и, подняв крышку, опустила руки на клавиши. Длинные и изящные пальчики забегали по ним, и комната заполнилась чарующими звуками музыки.

Все со временем заканчивается, закончился и этот вечер. Гости стали прощаться, благодаря гостеприимных хозяев за чудесный прием. Те, разумеется, отвечали, что для них честь принимать столь достойных особ, и вообще, заходите еще, не забывайте нас. У господина Иконникова был свой экипаж, на котором он любезно согласился подвезти штабс-капитана. Гаупт, правда, вздумал было отказаться, но Никодим Петрович заявил, что отказа не примет и во что бы это ни стало желает оказать услугу защитнику отечества. Тому ничего не оставалось делать, как согласиться. Молодые люди, гостившие у Батовских, отправились к себе во флигель. А Эрнестина Аркадьевна пожелала поговорить с Софьей.

— Ты очаровательно музицировала сегодня, — мягко сказала она, положив руку на плечо дочери. — Наши гости были в совершенном восторге, особенно Гаупт.

— Я польщена, — улыбнулась матери девушка, прекрасно поняв, куда та клонит.

— Мне кажется, Владимир Васильевич питает к тебе определенные чувства.

— К сожалению, не взаимные.

— К сожалению?

— Конечно, мне ведь страсть как хочется быть представленной полковым дамам. Жить где-нибудь в захолустье и из развлечений иметь только редкие балы в офицерском собрании да визиты к сослуживцам, где они перемывают друг другу кости.

— Ха-ха-ха, — засмеялась мать, в красках представив себе эту картину, столь живо нарисованную дочерью. — Однако не слишком ли ты сурова к господину штабс-капитану? Ведь он окончил академию, и карьера его обеспечена…

— Ничуть, мама. Право, Владимир Васильевич человек многих достоинств, но я не люблю его и, кажется, никогда не смогу полюбить. А перспектива быть женой военного внушает в меня такой ужас, что я смотрю на него едва ли не с отвращением.

— Но ты так горячо выступаешь за помощь славянам…

— Ах, мама, разумеется, я всем сердцем сочувствую им, но, видишь ли, война рано или поздно закончится, а Гаупт так и останется военным.

— Что же, я не ошиблась в тебе, дорогая моя. А что ты скажешь по поводу Никодима Петровича?

— Маменька, вы с отцом всерьез полагаете меня старой девой, которую нужно как можно скорее выдать замуж?

— Нет, конечно, что за идеи!

— Ну, ты так рьяно стала обсуждать матримониальные планы…

— Ох, девочка моя, конечно же, никто не считает тебя старой девой. Но и в том, чтобы подумать о замужестве, нет ничего дурного. Или ты решилась присоединиться к этим безумным «эмансипе», отрицающим брак?

— Вот еще, — фыркнула Софья, — разумеется, нет! Но и торопиться в этом вопросе я не собираюсь. Или вы хотите выдать меня замуж, как в домостроевские времена, не спрашивая согласия?

— Как ты можешь обвинять нас в подобном! — оскорбилась Эрнестина Аркадьевна.

— Ах, мамочка, прости, — повинилась Софья и обхватила шею матери руками, — ну, прости, пожалуйста, просто ты ведь знаешь, как