Император из двух времен - Владимир Викторович Бабкин

её речи жарким поцелуем. В наших астрономических наблюдениях возникает некоторый перерыв. Звезды пока могут отдыхать без нас.

Звезды…

Сегодня у нас романтика.

Романтика. И проблемы, которые стоят за ней. Как мы только живы до сих пор?

Словно почувствовав что-то лишнее в моих мыслях, Маша взялась за меня с утроенной страстью, явно стараясь выбить у меня из головы всю постороннюю дурь. И не только из головы, уж поверьте. А она это может. Весьма и весьма умело.

Сладкую вечность спустя Маша рухнула в мои объятия, тяжело дыша.

Пауза в наших действиях и разговорах.

Звезды.

И вот вы вновь удостоены нашего внимания. Отдышавшись, вы вновь можете смотреть на нас.

Отойдя от огненной страсти, восстановив дыхание и вернувшись к поэтической романтике, царица спросила:

– Но хотя бы вторжение марсиан нам не грозит?

Улыбаюсь и нежно промакиваю полотенцем капли трудового пота с тела августейшей жены.

– Нет, в ближайшие сто лет ни вторжение марсиан, и ни кого бы то ни было другого из космоса нам не грозит. Что будет дальше, как ты понимаешь, я не знаю. Может, прилетит страшенный черный звездолет с какого-нибудь Сириуса и тогда начнется жуткое веселье. В будущем было снято множество фильмов о вторжении инопланетян, но в ближайшие сто лет ничего такого не случится. Это я тебе гарантирую.

Императрица кивнула. Затем вновь спросила с ноткой романтики:

– Миша, а какие они?

– Кто, радость моя?

– Марсиане.

Новый поцелуй.

– Их вообще нет, дорогая. Марс необитаем. В Солнечной системе нет жизни, кроме нас. Во всяком случае, к тому моменту, как я перенёсся сюда, её еще не нашли, хотя наши аппараты облетели все планеты.

Маша вскинула голову и пытливо посмотрела на меня.

– Что, правда никого нет? – В её голосе вновь зазвучало горькое разочарование.

Киваю.

– К счастью, правда. У нас и так полно забот со всякими революциями, войнами, реформами, заговорами и прочими бомбистами, а вот бы ещё и марсиане или, прости Господи, сатурниане прилетели на нашу голову. Зачем нам это надо?

Но умницу Машу трудно сбить с мысли.

– Погоди, а зачем ты тогда тратишь столько денег на поиски марсианского корабля на той же Подкаменной Тунгуске? Сухаревская башня и прочие институты? Зачем финансируешь все эти безумно дорогие исследования, оплачиваешь гонорары популяризаторов и писателей, тратишь такие средства на кинофильмы о Марсе, если там нет никого? Вот тот же Герберт Уэллс щедро профинансирован тобой за его вторую «Войну миров» и многочисленные интервью на эту тему в европейской прессе. Граф Алексей Толстой получил Императорскую премию в области литературы за свою «Аэлиту», в которой инженер Лось и георгиевский кавалер Гусев свергают марсианскую клику и устанавливают там наше Освобождение. А Ханжонков, твой любимый, снял очередной фильм на эту тему, получив хорошую дотацию, опять же, из наших личных средств, отхватив к тому же за эту картину первый приз Имперской киноакадемии. Я уж не говорю о профессоре Циолковском, который не только буквально высасывает из казны деньги на поиски марсиан и прочие космические исследования, да ещё к тому же подбивает профессора Теслу настоять на увеличении ассигнований на его безумные проекты!

В жене вновь проснулась прижимистая Драконица, и она уже требовательно смотрела на меня.

Нежно её обнимаю. Вот в эту ночь мне конфликтов точно больше не нужно. Сыт по горло выяснениями отношений и разбором полётов. И вообще, что может быть приятнее для мужчины, чем лежать в постели с любимой женщиной?

Да уж, повезло мне с женой.

Прав был светлейший князь Волконский, утверждая, что принцесса Иоланда Савойская наведет у нас шороху. Она и навела.

Умная девочка. Опасная девочка. Очень.

И вчера, на свой день рождения, она расслабленно вскрыла меня, как раковину с устрицей. Изящно и красиво. Одним уверенным движением.

Искренне целую свою любимую. И это не формальный ритуал. Это не только дань любви, но и уважения. Почти два года я петлял по России и Европе, стараясь играть роль простого и везучего императора. Но не срослось.

Жена меня разоблачила. Да так, что все Шерлоки Холмсы и прочие детективы отдыхают. Железные факты и её отточенная логика приперли меня к стенке. Маша меня порвала, как Тузик грелку. Точнее, как Драконица порвала бы Тузика вместе с грелкой в его зубах.

Прямо в будке. Походя. Задав лишь один вопрос, подводя итог своих разоблачений: «Кто ты, Михаил Романов?»[2]

Слишком много фактов обо мне узнала моя милая за прошедшие два года под видом накопления материалов для биографической книги, терпеливо собирая их крупица к крупице, факт к факту. Причем собирала она эти материалы «на книгу», не ставя меня об этом в известность.

И в какой-то момент она поняла, что до 27 февраля 1917 года и после этой даты действовали на исторической арене два совершенно разных человека, пусть внешне и не отличимые друг от друга.

Обнаружив это, Маша взялась за дело всерьез и с большим азартом. У неё были для этого все возможности и своя собственная служба разведки. Эта тайна влекла её. Да так, что она даже приставила ко мне баронессу Мостовскую, чтобы убедиться в своих подозрениях о том, что я – не бывший великий князь Михаил Александрович, ставший императором после отречения Николая Второго, а какой-то другой человек. Это был неожиданный шаг с её стороны – приставить к мужу его бывшую возлюбленную, от которой у него имеется старший сын. Это был рискованный шаг. Но римская школа интриг не дала ей сбиться со следа, уступив инициативу своим чувствам и ревности. Нет, она не сбилась и не отступила. И да, она была, безусловно, права, мой прадед бы не удержался от нового романа с Ольгой Кирилловной. Но я – смог. У меня не было чувств к ней. К тому же мне-то она приходилась прабабкой.

Но Маше откуда было об этом знать?

Я знал, что она ревнует к Мостовской, и не понимал, зачем жена приставила её ко мне. Вопреки всей логике. Я гадал о причинах, побудивших Машу сделать это, и не находил объяснения. А тут ещё Мостовская влюбилась в мою оболочку/личность с новой силой. Мы всё время находились на грани скандала, периодически давая императрице повод для ревности.

И Маша не могла не знать об этих ситуациях. Чего только стоит её милая телеграмма мне в Рим с одним-единственным словом: «ОБЪЯСНИСЬ». Признаться, я был в панике тогда, не зная, что и думать.

Два года её потрясающего терпения и милых улыбок. Два года огненной страсти и