Почтальон (Управдом-2) - Андрей Никонов

Ознакомительный фрагмент

притормозил, решая — зайти или не зайти, решительно мотнул головой, перешёл на бывшую Георгиевскую, ныне Калинина, и пройдя немного по ней, постучал в окно первого этажа дома номер девять.

— Граждане Кикоины!

Через некоторое время створка чуть приоткрылась, а потом настежь распахнулась, на улицу выглянула растрёпанная женщина в цветастом халате.

— Ох, это вы, Серёжа. Я уж думала, кто из чужих ломится.

— Свои. Держите, письмо от сынка вашего.

Женщина протянула руку, ухватила конверт.

— А шейнем данк. Чаю не хотите с берцелем? Только вчера испекла.

— Домой тороплюсь.

— Ну тогда зай гезунд. И скажите Любе, чтобы домой шла немедленно.

— Обязательно, — Травин не успел на шаг отойти, как окно с треском захлопнулось.

После Баториевого пролома город перетёк в Алексеевскую слободу, по левую руку, в направлении завода Металлист, виднелись высокие здания и производственные трубы, а по правую, до реки Великой, раскинулась типичная русская деревня — с одноэтажными бревенчатыми домами, курами, огородами и банями, которые топили по-чёрному. Один из таких домов достался Травину, считай, почти задаром, за два бумажных червонца в месяц — владелец, работавший на пивоваренном заводе, прошлой зимой утонул, унаследованный дом поделили между собой два сына. Младший уехал на заработки в Ленинград и возвращаться не собирался, а старший жил в соседней, через забор, избе. Наследство продавали, но численность псковского населения, выросшая за последние несколько лет, замерла и даже уменьшилась, те, кто помоложе, перебирались в областной центр, пожилое поколение от отсутствия жилья не страдало, поэтому покупателей пока что не было. Вот и пустили жильца из приезжих, чтобы зря имуществу не пропадать, и не пожалели, правда про себя перешёптывались, что глуповат — чужой дом за свой счёт принялся ремонтировать, стены конопатить да полы перетягивать, даже малую печку переложил, разве ж с посторонним имуществом так поступают. Но чего ещё от этих приезжих из Москвы ждать, лопухи.

Пятистенок делился на две части — тёплую и холодную. В центре тёплой части стояла огромная печь, у окна — стол с тремя стульями, у противоположной стены ещё один стол с примусом, шкаф с резными шишечками, комод и сундук, два дальних угла были выгорожены дощатыми стенами. В холодной части между с хозяйским сеновалом, который в апреле уже опустел, и ещё одной небольшой печью стоял мотоцикл с коляской и гордой надписью INDIAN на бензобаке, в ближнем углу — двухпудовая гиря Песковского литейного завода, под балкой висел мешок с песком. В дальнем углу под деревянным люком был устроен ледник.

В тёплой части за столом сидели две девочки, одна лет восьми-девяти, светловолосая, в полосатом платье, и вторая постарше на несколько лет, с тёмными волосами и карими глазами, они листали толстую книгу, перешёптывались и смеялись. Рядом лежали исписанная наполовину тетрадь и учебник арифметики Рашевского.

— Привет, дядя Серёжа, — светловолосая девочка вскочила, забрала покупки. — Я кашу пшённую сварила. Что ты принёс? Ветчину? Ух здорово, а то мы тебя ждали, аж живот сводит.

— Клади всё на стол, — Сергей прошёл в свой отгороженный угол, — Люба, твоя мама сказала, как я тебя увижу, отправить домой.

Темноволосая приподнялась.

— Не торопись, я до дома ещё с полчаса буду идти, а то и дольше, ешьте, меня не ждите. Никто не заходил?

— Варвара Алексеевна не заглядывали-с, — светленькая девочка лукаво улыбнулась, Люба прыснула. — Дуются. Только, дядя Серёжа, если ты с ней не помиришься, она мне опять «посредственно» будет ставить, а я всю таблицу умножения выучила и задачки правильно решаю. А так получается, что Люба со мной занимается зря.

— Оценки, Лиза, не главное, — Травин положил в портфель полотняные штаны, фуфайку и банное полотенце. Общественные бани работали до девяти вечера, стоили двадцать копеек, но, если сунуть сторожу сверху гривенник, можно было хоть всю ночь плескаться. — Главное — как ты свои знания сможешь применить.

— А я стишок новый выучила, про тебя, — похвасталась Лиза. — Рассказать?

— Давай, — Сергей пошарил в комоде, мыло заканчивалось.

— Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне, с цифрой пять на медной бляшке, в синей форменной фуражке? Это он, это он, дядь Серёжа почтальон.

Сергей засмеялся. Этот стишок он в детдоме учил. Точнее говоря, будет учить лет через семьдесят. Воспоминания подступили и так же быстро отхлынули, вызвав приступ головной боли.

В детдоме в России, только не советской, а вполне капиталистической, в 1997-м году его звали Женей Должанским, а шесть лет назад он оказался в этом времени в теле контуженного и практически мёртвого красноармейца, Сергея Олеговича Травина. Это — почти всё, что он мог припомнить без прострела в голове, доводящего до потери сознания. Образы прошлой жизни и Травина, и Должанского всплывали временами, реагируя на те или иные события, и он старался не ворошить в памяти то, что кроме газет и ламповых радиоприёмников когда-то есть интернет и телевидение, что люди могут летать не только на дирижаблях, но и в космос, и что у прежнего Должанского не было одной ноги после одной неприятной заварушки в маленькой тропической стране. А вот стишок всплыл, как и образ учительницы начальных классов. Сергей усилием подавил попытку вспомнить её имя и фамилию, поморщился.

— Опять голова болит? — Лиза посмотрела на настенный шкафчик с аптечкой, где рядом с жестяной баночкой аспирина стоял пузырёк ландаума.

— Пройдёт, — Травин покачал головой из стороны в сторону, покрутил, разминая шею, боль это не снимало, зато помогало отвлечься, — пропарюсь, и пройдёт.

— А наш учитель трудового воспитания, — девочка разложила кашу по тарелкам, — говорит, что часто мыться — вредно.

— Чуковского наизусть учить заставлю, — пообещал Сергей. — Мойдодыра.

— А я знаю, знаю! — Лиза забралась на стул и начала декламировать, — Одеяло убежало, улетела простыня…

— Всё, всё, верю, — Травин засмеялся, с тех пор как немота у девочки прошла, болтала она почти без умолку, навёрстывая упущенный год. — Великий умывальник убегает. А то баня закроется, и мочалка его покусает.

Общественные бани номер четыре находились прямо на берегу реки Великой, рядом со сплавнями Двинолеса. На Страстной неделе посетителей было немного, кроме Сергея, ещё пятеро.

— Фомич здесь? — спросил он у мужичка, отпаривающего пятки в шайке с кипятком. — У себя? Как пар?

Тот кивнул на дверь в парную, поднял большой палец вверх.

Провинциальная медицина