Филип Дик - Человек в Высоком замке

Ознакомительный фрагмент

«Господи! – подумал Фрэнк. – Мы называли этих кривоногих малюток желтопузыми мартышками, а ведь они строили газовые печи не чаще, чем перетапливали собственных жен на сургуч!»

– Словами всем известного западного святого [6]: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?..»

Радио замолчало. Пальцы Фрэнка застыли на узле галстука.

«Надо смириться, – сказал он себе. – Пусть даже меня занесут в черный список. Если я покину территорию протектората Японии и появлюсь на Юге или в Европе – мне конец. Придется как–нибудь договориться со стариной Уиндэмом–Мэтсоном».

С чашкой остывшего чая Фрэнк уселся на кровать и положил на колени «Книгу Перемен». Из кожаного футляра извлек сорок девять черенков тысячелистника и посидел минуту–другую, собираясь с мыслями.

«Как я смогу поладить с Уиндэмом–Мэтсоном?» – написал он в блокноте, а затем перебрасывал черенки из руки в руку, пока не получил первую черту. «Шестерка». «Слабая» черта. Она исключала половину из шестидесяти четырех гексаграмм, начинающихся со сплошной – «сильной» – черты.

Умело обращаясь с черенками, Фрэнк быстро получил все шесть черт. Гексаграмма лежала перед ним. Ему не нужно было сверяться с Оракулом, чтобы узнать ее номер, и заглядывать в текст – Фрэнк помнил его наизусть. Гексаграмма пятнадцатая, «Смирение». Афоризмы к ней гласили: «Смирение. Развитие. Благородному человеку предстоит свершение». Оракул давал дельный совет.

Все же Фрэнк был чуточку разочарован.

Было что–то беззубое в пятнадцатой гексаграмме, слишком благочестивое. Конечно, надо быть скромным – у него не осталось рычагов давления на Уиндэма–Мэтсона. Все, что он может сделать, это последовать совету гексаграммы: просить, надеяться, ждать и верить. Бог даст, его возьмут на прежнюю работу, а может, подвернется что–нибудь получше…

Смотреть афоризмы к чертам не было особой необходимости – гексаграмма была статичной.

Собравшись с духом, Фрэнк задал следующий вопрос: «Увижу ли я Джулиану вновь?»

Джулиана – его жена, точнее, бывшая жена. Она ушла год назад, и Фрэнк даже не знал, где она сейчас; наверное, уехала из Фриско, возможно, даже из Тихоокеанских Штатов. Общие знакомые ничего не слышали о ней или не хотели ему говорить.

Он углубился в манипуляции с черенками.

Сколько раз он спрашивал о Джулиане, по–разному задавая один и тот же вопрос!

Гексаграмма – порождение слепого случая, расположения цветочных черенков – тысячами нитей связывала мгновение, в котором он – частица – жил со всеми остальными мгновениями и частицами Вселенной. Сквозь рисунок прерывистых и непрерывных черт всегда находила себе путь неумолимая истина. Он, Джулиана, фабрика на Гоуф–стрит, хозяйничающие на побережье Торгпредства, исследование планет, миллионы кучек химических элементов в Африке, переставших быть даже трупами, помыслы тысяч людей в курятниках Сан–Франциско, свихнувшиеся твари с мертвыми глазами и маниакальными планами в Берлине – все соединялось, когда он бросал черенки тысячелистника, чтобы узнать мудрое высказывание, соответствующее этому мгновению и этому вопросу. Все соединялось в книге, корни которой уходят в тридцатое столетие до нашей эры. В книге, созданной мудрецами Китая и отразившей многовековой опыт развития космологии, еще до того, как Европа научилась элементарной арифметике.

…Гексаграмма сорок четыре. Сердце его упало.

«Перечение. Сильная женщина. Не следует брать ее в жены», – гласил суровый приговор.

Все тот же ответ. «Да, она не для меня, я знаю. Но не об этом я спрашивал Оракула. Зачем ему понадобилось напоминать? Скверный выпал мне жребий: повстречать ее, влюбиться и любить до сих пор…»

Джулиана – самая красивая женщина в его жизни. Черные как смоль брови и волосы, яркие губы – испанская кровь во всем. Упругая, неслышная походка. Джулиана носила старенькие, оставшиеся со школы туфли с цветными ремешками. Вся ее одежда была застиранной, изношенной. Они долго жили в нищете, и Джулиане приходилось носить хлопчатобумажную кофточку, шерстяной жакет на молнии, коричневую твидовую юбку и коротенькие носочки. Она злилась на Фрэнка за то, что, по ее словам, всегда выглядела так, будто собралась на теннисный корт или, того хуже, в лес по грибы.

Фрэнка, когда он впервые увидел свою будущую жену, поразило ее лицо с загадочной улыбкой Моны Лизы, сбивавшей с толку незнакомых мужчин. Обаяние Джулианы было так велико, что прохожие нередко кивали ей в ответ, принимая ее улыбку на свой счет. Сначала Фрэнк думал, что у нее слабое зрение, но в конце концов стал считать Джулиану дурой, тщательно скрывающей свою глупость. Ее походка, привычка невесть зачем приваживать мужиков, манера исчезать и появляться, храня загадочный вид, раздражали Фрэнка, но даже перед самым разрывом он видел в ней дар, ниспосланный свыше. Именно интуитивная вера в божественную сущность Джулианы не позволяла Фрэнку смириться с ее уходом. Казалось, она где–то рядом, и расстались они несколько минут назад. Казалось, тень ее бродит по комнате в поисках то одной, то другой вещи, как обычно делала Джулиана. Особенно сильным это ощущение бывало, когда он брал в руки Оракул.

«Интересно, – размышлял Фрэнк Фринк, сидя в захламленной холостяцкой квартире, – кто еще в эту самую минуту испрашивает совета у Оракула? И какой получает ответ? Неужели такой же безрадостный? Неужели и для него обстоятельства столь же неблагоприятны?..»

Глава 2

Как раз в эту минуту Нобусуке Тагоми сидел в просторном кабинете, раскрыв священную Пятую книгу конфуцианской мудрости, много веков известную под названием «Ицзин», или «Книга Перемен». Дело в том, что в полдень у него возникли опасения по поводу Чилдэна, которому он назначил встречу на два часа.

Офис Тагоми находился на двенадцатом этаже «Ниппон Таймс Билдинг» на Тэйлор–стрит. Сквозь стеклянные стены виднелись залив и мост Золотые Ворота, под которым то и дело проходили суда. Как раз сейчас за Алькатрасом шел сухогруз, но Тагоми не обращал на него внимания. Подойдя к стене, он опустил бамбуковые жалюзи. Солнце перестало слепить глаза, а главное – такой свет не мешал размышлять.

«Какую бы диковину ни принес Чилдэн, вряд ли мне удастся угодить клиенту, – подумал он. – Но, как бы там ни было, у него не возникнет причин для недовольства. Мы выберем самый лучший подарок».

До посадки в аэропорту Сан–Франциско новейшего немецкого ракетоплана «Мессершмит–9Е», которым летел клиент, оставалось совсем немного времени. Тагоми ни разу не доводилось путешествовать на подобном лайнере, но он дал себе слово встретить Бэйнса с самим невозмутимым видом. «Надо потренироваться», – сказал он себе и, подойдя к большому зеркалу, принял холодный, скучающий вид. – «В них такой шум, мистер Бэйнс! Не почитаешь в дороге. Правда, быстро: от Стокгольма до Сан–Франциско всего сорок пять минут…» – А может, упомянуть о частых авариях немецких машин?.. «Вы слышали, по радио сообщили подробности мадагаскарской катастрофы? Все–таки самолеты с поршневыми двигателями куда надежнее…»

«И ни слова о политике, – напомнил себе Тагоми. – Когда ничего не знаешь о взглядах и убеждениях собеседника, давать волю языку опасно. А вдруг Бэйнс сам заговорит о политике? Хотя он швед, нейтрал… но сюда прибывает на ракетоплане „Люфтганзы“, а не САС.[7] Это любопытно…»

«Мистер Бэйнс, говорят, герр Борман серьезно болен, и нынешней осенью партия изберет нового рейхсканцлера. Думаете, слухи? Увы, Тихоокеания и Рейх помешались на секретах».

В одной из папок, хранившихся в столе, лежала вырезка из «Нью–Йорк таймс» с недавней речью Бэйнса. Тагоми достал ее, уселся в кресло. Из–за слабых контактных линз ему приходилось читать сильно сутулясь.

В своей речи Бэйнс призывал попытаться – наверное, в девяносто восьмой раз – отыскать на Луне источник воды. «Мы в состоянии решить эту набившую оскомину проблему! – утверждал он. – А пока наша ближайшая соседка пригодна только для военных целей». «Sic![8] – мелькнуло в голове Тагоми латинское словечко, которым любят блеснуть аристократы. – Вот он, ключик к клиенту. На военных этот швед смотрит косо».

Тагоми нажал кнопку селектора:

– Мисс Эфрикян, будьте любезны, зайдите ко мне с диктофоном.

Дверь кабинета отъехала в сторону. Вошла Эфрикян, высокая армянка с каштановыми волосами. Ее прическу украшали голубые цветы.

«Сирень», – отметил Тагоми. Когда–то на родном Хоккайдо он был профессиональным садовником.

Эфрикян поклонилась.

– Вы готовы?

– Да, мистер Тагоми. – Она уселась в кресло и включила диктофон.

– Я спросил у Оракула: будет ли толк от моей встречи с мистером Чилдэном? – начал Тагоми. – И получил, к моему смятению, зловещую гексаграмму «Переразвитие великого»: «Стропила прогибаются. Все неустойчиво, слишком велик вес в середине. Несомненно, удаление от Дао».