Осень семнадцатого - Василий Павлович Щепетнёв

по воздуху сам по себе, силой одной лишь скорости и благородного порыва. Причем оператор наш, фанатик своего дела, снимал на повышенной скорости, крутя ручку киноаппарата, как укушенный, — так называемая рапид-съемка. Поэтому-то столь важно было это капризное сентябрьское солнце, дающее достаточно света для капризной пленки. Ну, и киноаппарат для этого у нас особенный, экспериментальный, наш, отечественный, с завода на Клязьме. Правда, собран он из немецких комплектующих, что придает всей нашей патриотической эпопее некоторый оттенок иронии. Но зато — и в этом наше утешение — с отечественными усовершенствованиями, которые, как уверяют инженеры, не имеют в мире аналогов. Во всяком случае, в серийной продукции.

Мне принесли дачный стульчик плетеной соломки. Я уселся рядом с Анастасией — с одной стороны, поучаствовать в процессе, хотя бы морально, а с другой — просто отдохнуть. Непростая, доложу я вам, у актера жизнь. Вроде бы я ничего сверхъестественного и не совершил: прошёлся десять метров, стараясь придать походке надлежащую героическую поступь. Параллельно со мной на легоньких рельсах ехал кинооператор с своей громоздкой, похожей на станковый пулемет, кинокамерой, влекомый тщедушным, но проворным помощником. И что же? А просто жарко стало, и устал я, будто не по земле ходил, а по горам кавказским лазил. Теоретически. Откуда мне знать, каково это — лазить по горам, я никогда по горам не лазил.

Борис же между тем готовился тщательно, с сосредоточенностью алхимика, готовящего философский камень. Пролететь по воздуху двенадцать метров — это, знаете ли, не шутка, не прогулка под ручку с барышней по Невскому. Борис — студент, изучает физику и математику в университете, и у него все до мелочей рассчитано, все выверено по формулам. Но жизнь не всегда совпадает с расчетами, даже самыми точными. Его отец, как я слышал, — зажиточный торговец пшеницей, не миллионщик, но близко к тому. Однако сына своего он не балует, исповедуя, видимо, спартанские принципы воспитания, и потому Борис сам ищет средства к удовлетворению своей страсти к технике. К нам он попал по объявлению в «Газетке». И вот теперь он, отложив конспекты и учебники, летит на мотоцикле над зеленой травой, воплощая на экране мечту о князе-спасителе, в то время как я, призванный быть этим князем, сижу на плетеном стульчике и размышляю о причудах судьбы и о том, как все-таки нелепо порой выглядит человеческое существование, этот странный сплав высокого и низкого, подлинного и притворного, вечного и сиюминутного.

И трава на экране будет серой, ничего не поделать.

Вот он, Борис, сидящий в седле Вандерера, махнул рукой: мол, готовьтесь. Этот жест, лишенный всякого артистизма, был тем не менее исполнен подлинного, неигрушечного мужества. В следующее мгновение воздух разрезал резкий, деловой голос Анастасии:

— Внимание, мотор!

И тотчас же, словно гигантский металлический кузнечик, застрекотала камера нашего экспериментального аппарата с Клязьмы. Это стрекотание, этот сухой, бездушный звук был сигналом к началу маленького, но оттого не менее реального подвига. Борис, пригнувшись к рулю, сделал предварительный круг, выровнял мотоцикл, выехал на стартовую прямую, и тогда… тогда он наддал газу. Рев мотора, в обычной жизни кажущийся мне грубым и неприятным, в эту секунду слился воедино с биением моего собственного сердца. Он промчался прямо на трамплин — деревянную конструкцию, от которой сейчас зависело так много, — прыжок, и… полёт! На миг, показавшийся вечностью, железная машина и человек, слившиеся в едином порыве, повисли в прозрачном сентябрьском воздухе, на фоне бледного, безучастного неба. А затем — удар колес о землю, визг шин и плавное, уже обретенное движение вперёд.

Удачно. Словно камень с плеч. Все вокруг выдохнули.

И в эту-то минуту облегчения я почувствовал жгучее и совсем неприличное чувство — зависть. Зависть не к умению Бориса, которое было плодом упорного труда и некоей врожденной сноровки, а к тому, что он может. Может рисковать. Может отдавать себя во власть случая, формул, точного расчёта и ветренного везения. Я же — нет. Я даже бегать не могу, разве что медленно и по ровной, ухоженной дорожке в парке Моя жизнь — это бесконечный ритуал, где каждому движению предписаны свои рамки и последствия.

Думаю, однако, что и он, Борис, в глубине души тоже завидует. Мне. И в его зависти, наверное, куда больше здравого смысла. Я ведь и впрямь таких мотоциклеток, как этот «Вандерер», могу купить целый табун. У меня есть Терем. И собственный вагон в Императорском поезде, символ не столько комфорта, сколько неотделимости моей личности от государства. Да много чего есть у меня, я не стану того отрицать. А уж что будет впереди… Тут ум за разум заходит, и мысли эти столь грандиозны, что их лучше отгонять, как отгоняют осенних кусачих мух.

Борис между тем, не зная, да и не желая знать о моих терзаниях, остановил мотоциклетку в условленном месте. Теперь он готовится повторить трюк, ибо решено было снять два дубля, чтобы потом, в монтажной, из них выбрать лучший, тот, где полет покажется наиболее чарующим и дерзким.

Мы сидим рядом с Анастасией на наших стульчиках — режиссер и главный актер, чье участие в сцене ограничилось десятиметровой прогулкой. Волнуемся. Во всяком случае, я волнуюсь искренне, ибо цена неудачи — искалеченная жизнь человека, а возможно, и скандал, который не смолкнет в газетах всей Европы. Вся наша затея — это воздушный шарик, может взлететь, а может и лопнуть от неверного прикосновения.

Мотоциклетки — забавно, что сейчас многое склоняется у нас к женскому роду: мотоциклетка, метода, фильма — находятся, если вдуматься, ещё в самом нежном, почти подростковом возрасте. Это не те суровые, исполинские байки, которые появятся к середине века. Чрезмерные нагрузки для них вредны, как вредны они и растущему организму. Двигатель у «Вандерера» — всего шесть лошадиных сил, рама не столь прочна, как того требуют трюковые нагрузки, да и резина на колесах оставляет желать лучшего. Но ничего, дело наживное. В конце концов, не в двигателе дело, а в людях. Старая, избитая истина, но в нашем странном предприятии она обретает новый смысл: кадры решают если не всё, то очень многое. Кадры фильмы.

Вот он, Борис, моя тень и мой двойник, выполняет опасный элемент, рискуя шеей и здоровьем, а слава (если таковая вообще возникнет) и все лавры достанутся мне. Все будут думать, глядя на экран, что это я, наследник, столь смел и отважен, что, не моргнув глазом, способен взмыть в небо на стальном коне. Такова уж незавидная судьба дублёра — оставаться в тени,