Таких не берут в космонавты. Часть 1 - Андрей Анатольевич Федин

уж я не справляюсь со своими проблемами без драк, то лучше уж буду в тех драках побеждать, чем радовать окружающих своим унылым видом.

Занятия у папиного «хорошего знакомого» мне понравились. Потому что уже в начале 1962 года я признал их несомненную пользу: тогда я впервые вышел из схватки с очередным обидчиком бесспорным победителем. В школе меня уже не считали «хлюпиком» и «музыкантишкой». Злорадные шепотки не смолкли. Но теперь они всё чаще звучали у меня за спиной. Надо мной всё реже потешались, глядя мне в лицо. А с начала учебного года в 1962 году о моём певческом прошлом школьники вспоминали всё реже — не в последнюю очередь по причине того, что многие видели мои схватки с обидчиками. Учёбе я теперь уделял гораздо больше внимания, чем в прошлые годы. На уроках немецкого языка так и вовсе стал лучшим учеником.

Я не оставлял попыток вернуться на сцену. Мне часто снилось, что я снова выступал перед публикой. Вот только нередко в этих снах я заново переживал тот самый день, когда мой голос «сломался». На тренировках у папиного «хорошего друга» я познакомился с детьми других работников МИДа. В старших классах мы вместе с ними частенько отправлялись на танцы или гуляли в парках (изредка мы там дрались с другими школьниками и даже со студентами). В школе я друзьями не обзавёлся. Да и посещал я школу — будто тянул лямку. Потасовок я в школе не устраивал — это после угрозы исключения из комсомола (тот случай «замял» мой отец). Но занятия прогуливал регулярно, из-за чего едва не вылетел из выпускного класса.

В конце 1965 года моим родителям сообщили, что они поедут на работу в ГДР. Отец мне сразу тогда заявил, что не возьмёт меня с собой. А перед Новым годом случился очередной эксцесс в школе (в нём замешана была смазливая девица из параллельного класса). Я вновь оказался под угрозой исключения: и из комсомола, и из школы. Со школьным комитетом комсомола вопрос решили звонком из вышестоящей инстанции. С директором школы поговорил мой папа. Он сообщил, что Родина доверила ему важную работу. А моё исключение из школы ставило выполнение этой работы под угрозу. Папа нашёл выход из ситуации: он пообещал, что с третьей четверти переведёт меня в другую школу и даже отправит в другой город.

Так я 17 января 1966 года оказался в Кировозаводске. На этом закончилось моё прошлое и началось будущее. В Кировозаводске, в семье у младшей сестры моей мамы, я прожил две недели. Выждал, пока родители уедут в ГДР. 30 января я вернулся в Москву. Но не вернулся в школу. Я продолжил вечерние приключения с приятелями. Искал возможность вернуться к творчеству. Играл на фортепиано и на гитаре, участвовал в полуподпольных концертах. Пристрастился к алкоголю. Вёл, что называется, «развратный образ жизни». Сам не понимаю, как не очутился в местах лишения свободы. Осенью 1967 года призыв на службу в рядах Советской армии выдернул меня едва ли не со дна той пропасти, куда я постепенно опускался.

После учебки мне повезло: меня распределили в Группу советских войск в Германии — поспособствовало такому распределению моё знание немецкого, английского и французского языков (на всех этих языках я едва ли не с рождения общался дома с родителями и с бабушкой). Числился я в составе 2-й гвардейской танковой армии. Но с танками дел не имел. В основном, состоял переводчиком при командирах. Вспомнили там и о моём певческом прошлом — свободное от основных обязанностей время я проводил на сцене Дома офицеров, где репетировал выступления в составе вокально-инструментального ансамбля. Вот только солистом того армейского ансамбля я не стал — довольствовался игрой на пианино и на гитаре.

За три года службы в армии я… наверное, повзрослел. Потому что сразу же после дембеля записался в вечернюю школу, где всё же окончил десятый класс. Мои приятели к тому времени уже оканчивали престижные ВУЗы. Я в институт так и не поступил. Снова попытался найти применение своим музыкальным талантам. Работал настройщиком музыкальных инструментов (в основном, фортепиано). Участвовал в ВИА, но ни один из коллективов с моим участием так и не достиг «заметного» успеха. В 1971 году я первый раз женился. Случилось это, что называется, «по залёту». В 1972 году у меня родился сын — в 1973 году я стал папашей уже второго мальчишки. Был ли я хорошим отцом? Скорее… не был. Но сыновей своих я очень любил.

В начале 1981-го года знакомый музыкант привёл ко мне своего приятеля — известного некогда на всю страну (но уже давно не мелькавшего на сценах и по телевизору) артиста. Они попросили, чтобы я поработал переводчиком: перевёл на английский язык мемуары артиста, которые отказались опубликовать в СССР. Делалось всё это в «страшной тайне», словно мы замышляли революцию. За перевод мне пообещали заплатить хорошие деньги — в те времена я перебивался с копейки на копейку. С переводом я справился быстро. За четверть от того же гонорара перевёл книгу ещё и на немецкий язык. От перевода на французский язык бывшая звезда советской эстрады отказался. Я получил деньги, отдал переводы и забыл о них… на время.

Но мне об этих переводах напомнили в начале 1987 года. Всё тот же приятель привёл ко мне новых клиентов. Как оказалось, переведённые мною книги «прогремели» на Западе. Этот успех заметили в СССР. Сбежавшая вслед за своими книгами в США «советская звезда» поделился со «знакомыми» координатами автора переводов. Благо, случилось это уже после старта в СССР политики «демократии» и «гласности». С того года я всё реже настраивал музыкальные инструменты и музицировал в составе никому не интересных музыкальных коллективов. Всё больше занимался переводами. Сперва переводил на иностранные языки. А после того, как иностранная литература массово хлынула на российский рынок — уже и на русский.

В начале девяностых годов я переводил романы иностранцев с той скоростью, с какой их зачитывала вслух моя жена (она читала не так быстро, как я печатал на пишущей машинке или на клавиатуре). На книжных развалах бывшего СССР продавались сотни наименований книг, переводчиком которых был указан я (один из моих полутора десятков псевдонимов). А в книжных магазинах Европы и США продавались мемуары бывших советских политиков, бывших партийных и комсомольских работников, бывших советских деятелей культуры — переводчиком которых значился Василий Пиняев. Я подумывал даже написать собственную книгу (о своём детстве, о музыке и о пении),