Андрей Ерпылев - Имперский рубеж

— Тогда я, наверное, возьму…

— Берите-берите. Советую от всей души. Сам бы взял, да, увы, — в кармане ветер гуляет.

— Я могу ссудить.

— Нет, эта вещь ваша, — спрятал в подошву клинок Еланцев и вручил ботинок, очень легкий для такой массивности, в руки юноше. — Помочь поторговаться?…

Субботний день выдался ясным и солнечным, но Александра это не радовало.

Едва ли не всю неделю он не вылезал из ангаров Королевских Афганских ВВС, ковыряясь вместе с прапорщиком Деревянко и капитаном Неустроевым в чреве выкрашенных в защитные цвета «летающих гробов», сошедших с конвейеров самых разных держав — Германии, Франции, Североамериканских Соединенных Штатов… Были даже два британских вертолета, а не хватало только русских. И ни одного «моложе» двадцати лет.

Бежецкий, конечно, в училище проходил курс пилотирования, но копаться в выстуженных морозом металлических потрохах винтокрылых уродцев его не привлекало никогда. Однако приказ полковника Грум-Гржимайло звучал недвусмысленно, и приходилось, стиснув зубы, под чутким руководством соседа по жилищу, разбираться в тонкостях устройства двигателя или различиях «Рено» и «Майбаха». Хотя, с рядом оговорок, юноша и готов был признать правоту командира: случись, что штатный пилот будет убит или ранен, — отряд окажется обреченным. А хотя бы примерное знание машины давало пусть и призрачные, но шансы на спасение.

В результате экзерсисов на морозе молодому человеку нездоровилось, и, хотя он пытался убедить себя, что сухость в носоглотке — следствие обезвоженного горного воздуха, явно повышенная температура иного объяснения, чем какая-нибудь инфлюэнца, не имела. Дома подобное недомогание его не испугало бы: «фамильная» пол-литровая кружка обжигающего чая с малиной на ночь, сон под двумя одеялами до третьего пота, и от простуды и следа бы не осталось. Но где здесь взять малину… Тревожить же по пустякам медиков, не говоря уже об Иннокентии Порфирьевиче, не хотелось.

Александр тоскливо посмотрел на электрический калорифер в углу, теплившийся, по его мнению, едва-едва, и плотнее завернулся в одеяло.

«Слава богу, — подумал он с облегчением, — что сегодня никуда идти не нужно… Буду валяться с книжкой весь день, и хоть трава не расти!..»

Нет худа без добра: в ангарах он свел знакомство с прапорщиком Тимофеевым, тоже летным техником, бывшим студентом Казанского университета, как выяснилось, обладателем неплохой библиотеки. И славный молодой человек тут же ссудил поручика несколькими книгами под честное слово обращаться с ними бережно и сразу по прочтении вернуть. Один из этих томов — сборник документальных повествований о покорении Средней Азии Саша сейчас и штудировал.

«…Попробовал я было проползти до реки, — говорил несчастный, — но силы не позволили, хотел из юрты вытащить мертвого — тоже не мог… А вот этот, вероятно, не сегодня, так завтра отдаст Богу душу, — сказал он, указывая на лежавшего ничком товарища…

У меня слезы подступили к горлу. Баранов, понуря голову, не понимая нашего разговора, сидел, устремив свой взор в сторону.

Когда я сказал ему о том, что слышал от афганца, он возмутился.

— Это же свинство, наконец, — проговорил он. — Вот наша пресловутая гуманность к врагам, вот красноречивый пример ее, — возмутился он, и мы, обещав раненым сегодня же облегчить их участь, отправились на бивуак.

Рассказ наш о состоянии раненых произвел сенсацию между офицерами, многие из них сейчас же отправились к несчастным, захватив с собою обильное количество провианта, а к вечеру этих афганцев перевели в отрядный лазарет; двое из них были уже мертвы, а потому похоронены возле могилы своих товарищей…»[24]

Чтение прервал стук в дверь.

«Если опять Деревянко — не открою! — со злостью подумал поручик, закладывая страницу листочком, на котором делал выписки, намереваясь кое-что занести в свой дневник. — Надоел хуже горькой редьки со своими «Майбахами»!»

— Кто там? — хрипло спросил он и закашлялся.

— Можно? — просунулся в дверь Еланцев.

Его страждущий тоже не слишком жаждал видеть. Но все-таки лучше вечно унылого Деревянко.

— Входите, поручик, — слабо отозвался Саша, откладывая книгу на столик.

— Ну и Африка у вас тут, — расстегнул шинель и бросил теплое зимнее кепи на стол Еланцев. — Парную решили устроить?

Особенного тепла юноша не ощущал и вяло пожал плечами.

— Что-то вы совсем закисли, мой дорогой. Посмотрите, за окном денек-то какой!

— Нездоровится мне что-то, Герман, — честно признался Александр. — Должно быть, простыл… А по какому поводу парад?

Действительно, форменной шинели офицеры корпуса, даже в городе, обычно предпочитали теплую синтетическую куртку на пуху, входящую в комплект зимнего полевого обмундирования. Шинели приберегались для всяких торжественных случаев.

— По важному. Вставайте, Саша, одевайтесь… Знаете, что говорил старик Суворов, ваш тезка, по поводу хворобы? В здоровом теле — здоровый дух!

— Это вроде бы не Суворов говорил, — пробурчал Александр, но все-таки поднялся с постели: он уже знал, что с Еланцевым даже такое банальное дело, как поход по магазинам, превращается в приключение.

— Какая разница?… Э-э-э! Не куртку, не куртку! Шинель попрошу, мон шер. Там общество будет — нельзя в грязь лицом ударить.

— Да где, в конце концов?

— Если вы твердо решили здесь остаться, то пора уже обрастать связями, знакомствами. Кого из наших вы здесь знаете лично? Ну, кроме нас, офицеров. Двух, трех?… То-то. А из местной знати?

— К чему мне? Я же не политик какой-нибудь.

— Напрасно. Быть вхожим в туземную элиту весьма полезно. Во всех отношениях. К тому же там немало интересных людей. Европейски образованных, неглупых, знающих языки. Я, например, знаком с большинством из тех, кто этого достоин. Например, с наследником престола принцем Ибрагимом. И сегодня я поведу вас туда, где будет присутствовать весь цвет кабульского общества.

— В театр?

— Нет, это слишком банально. Да и нет, к сожалению, театра в Кабуле. Кафе-шантан с парижскими гризетками есть — как-нибудь мы и туда сходим, а вот театра — увы… Я веду вас, дорогой мой, на зрелище, рядом с которым даже хваленая испанская коррида — жалкий фарс.

— Вы меня заинтриговали, сударь, — улыбнулся Саша, застегивая мундир. — И что же это за зрелище? Цирк?

— Ну что вы, право слово! Какой еще цирк? Это то, чего ни в России, ни тем более в Европе не увидишь.

— Все равно ведь не угадаю.

— Значит, воображение у вас чересчур бедное, Саша.

— Какое уж есть.

— Ну, хорошо, — устал говорить загадками поручик. — Я веду вас на казнь. На смертную казнь…

— Что это за место? — На свежем воздухе Александру стало чуть-чуть лучше. — Я тут никогда раньше не бывал.

— Базарная площадь. — Поручик Еланцев проталкивался сквозь толпу, нетерпеливо понукая отстававшего товарища. — Перед старым эмирским дворцом. Тут по традиции зачитывают приказы, сообщают об объявлении войны и мире… Ну, и приговоры приводят в исполнение.

Бежецкий совсем не был любителем кровавых зрелищ — даже профессиональный кулачный бой по телевизору не смотрел, а тут собираются казнить живого человека… Или даже нескольких. Но и отказаться он тоже не мог. Во-первых, боялся, что поручик поднимет его на смех, как неженку и слюнтяя, а во-вторых… Чтение мемуаров российских путешественников и военных прошлого вновь укрепило в нем желание вести дневник. И разве будет простительно, что потомки так и не узнают подробностей варварского обычая, который, очевидно, в ближайшие годы канет в вечность? Тут уж не до брезгливости…

— Скорее, поручик! О! На трибуне еще есть места.

«Трибуной» назывался невысокий помост, уставленный скамеечками, стульями и даже креслами, большая часть которых была занята.

— Сюда, господа! — услышали офицеры чей-то голос, окликающий их по-французски. — Лейтенант Еланцефф!

Через минуту друзья уже сидели среди вельмож, одетых по-восточному пышно. Но белой вороной в стае попугаев среди них выделялся невысокий, хрупкого сложения молодой человек, может быть, чуть-чуть старше Саши, в обычном драповом пальто с барашковым воротником и барашковой же шапке пирожком. Если бы не тонкие щегольские усики на узком лице, его можно было принять за девушку, переодетую мужчиной.

— Представьте же мне своего спутника, лейтенант, — попросил высокопоставленный афганец, с любопытством разглядывая Александра. — Мы вроде бы незнакомы…

— Мой друг, поручик граф Бежецкий, — церемонно представил юношу Еланцев.

Тому ничего не оставалось, как отвесить поклон, в меру почтительный, но не подобострастный.