Евгений Красницкий - Внук сотника

Старуха, несомненно, была мощнейшим экстрасенсом. Дело было даже не в том, что она погружала Мишку в сон лишь одним прикосновением руки к голове и ласковым приговором: «Спи, Мишаня, спи, сон – лучшее лекарство». Окончательно в мощи ее воздействия на себя Мишка убедился, когда Нинея попросила его рассказать о том, как он очутился один в лесу.

Старуха села рядом с постелью, посмотрела на него ласково, но вместе с тем очень внимательно и, выслушав Мишкино: «Да глупость сделал – из дому сбежал», негромко сказала:

– Ничего, Мишаня, ты рассказывай, рассказывай…

И – все. Мишка как будто утонул в ее глазах. Слова сами полились, как вода, без наводящих вопросов, без уточнений. Ни утаить что-либо, ни нечаянно упустить какую-то деталь было совершенно невозможно. При этом Мишка был уверен, что ни в какое гипнотическое состояние не впадал и оставался в ясном сознании. Когда он закончил свой рассказ, то точно знал: рассказал все, добавить нечего. Вернее, добавить нечего к тому, что заинтересовало Нинею – эти моменты Мишка описывал очень подробно, хотя она ни разу ничем не дала понять, что одни события можно лишь упомянуть вскользь, а другие описать с упоминанием малейших мелочей, таких, которые в принципе в памяти и удержаться-то не могли.

Собственно, заинтересовали Нинею два момента: найденные в лесу останки женщины, поклонявшейся Перуну, и Мишкино отношение к Юльке. Вот на второй-то теме Мишка чуть и не прокололся. Его сравнения отношения людей к императиву «Делай, что должен и будет то, что будет» ЗДЕСЬ и ТАМ уже готовы были сорваться с языка, но старуху, видимо, больше интересовали личные отношения между подростками, и мимо опасной темы удалось благополучно проскочить.

– Ну что ж, Мишаня, выходит, что не слабость лося тебя спасла, а то, что ты уже падал, когда он копытом ударил, потому он и промахнулся. Если бы удержался ты тогда на ногах, мы бы сейчас с тобой не разговаривали. А на деда зла не держи, ему самому тогда хуже всех было, оттого и злился.

– Я не на деда, я на Немого…

– Ну а на него-то и вовсе зря! Если хозяин на тебя пса натравил, ты на кого злиться будешь? На пса или на хозяина?

– Андрей не пес!

– Человек умеет преданнее любого пса быть! Ты сам подумай: один на всем белом свете, увечный, бессловесный, никем не любимый. У него же и невесты не было из-за характера его мрачного.

– А дед ему жизнь спас, а потом в своем доме пригрел…

– И это – тоже, – согласилась Нинея. – Он ведь о тебе беспокоился, хотел искать идти. А Медвяну – матушку твою – он осторожно нес, чтоб больно не сделать, вспомни-ка.

– И верно… А я ему рубаху порезал…

– Ну, понял теперь, что зря старался?

– Чего – старался?

– Тебя за стол с мужами посадили, а ты испугался, что, когда в село вернетесь, снова на женскую половину отправят. Вот и решил показать всем, что уже не ребенок.

– Да я и не думал об этом!

– Думал, думал. Может, другими словами, может, другие причины находил, но думал.

– Да нет же! Что я, дурак совсем?

– Да, дурак! – Голос Нинеи посуровел. – Что есть мужчина, в первую голову? Защитник и кормилец! Кормильцем ты еще долго не станешь. А защищать тебе некого и не от кого. Вот ты и выдумал врага и решил от него матушку защищать. Все дети во взрослых играют, только ты лишку заигрался!

– Не я один мать защищал! Дядька Лавр тоже…

– А вот это – не твоего ума дело! Мал еще! Да и неизвестно, кого он больше защитил, а ну-ка – ты успел бы нож метнуть?

«Бабка-то кругом права! Ну что, сэр, опять за пацаном не уследили? Как он вас подставил-то, а? А вообще-то, если честно, пацан здесь ни при чем, это меня все время тянет из образа выйти, надоело дитем быть, хоть вешайся.»

– Ну и что надумал?

– И правда: дурак я.

– Значит, поумнел.

– Баба Нинея, а ты и вправду Бабу-ягу знала?

– А ты откуда про нее знаешь?

– Да слышал, как ты Юльке рассказывала…

– Ты мне, парень, не ври, меня обмануть трудно, ни у кого не выходит… давно уже не выходит.

– Да я правда слышал, как ты…

– Но ты про Ягу уже знал раньше. Так?

– Так…

– Откуда?

– Слышал где-то… или читал, не помню.

«Блин! Что я несу! Где ЗДЕСЬ об этом прочесть можно?»

– Читал? Это где ж? У попа вашего, что ли? И что ж там написано?

«Спасибо, бабуля! Этой версии и будем придерживаться. Считаем, что исследование по древнеславянской мифологии имеется в библиотеке отца Михаила».

– Написано, что избушка у нее непростая была. Два выхода у нее: один – в мир живых, другой – в мир мертвых. Вернее, дверь-то одна, но избушка может поворачиваться и к миру живых, и к миру мертвых. И сама Баба-яга – наполовину живая, наполовину мертвая. И чтобы живому пройти в мир мертвых, надо притвориться мертвым. Потребовать, чтобы она тебя накормила, напоила, в баньке попарила, спать уложила. Ну вроде бы как ты – свой. Но есть и пить ничего нельзя, только притворяться, что ешь. Тогда она тебя за своего примет и через избушку пропустит.

– Вон ты о чем! – Мишке показалось, что старуха вздохнула с облегчением. – Вот она, благодарность людская: сколько народу вылечила, от смерти спасла, а ее именем теперь… Да, вот так живешь, живешь, и – на тебе.

– О чем ты, баба Нинея?

– Дурак твой поп, и книги у него дурацкие! Не Ягой ее звали.

– А как?

– А вот это ни тебе, ни другим знать не надо. Есть знания, которые до добра не доводят. Может, оно и к лучшему, что настоящее имя забыли?

– Потому, что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь?».

– Верно! Сам придумал?

– Это в тех «дурацких» книгах написано.

– Да? А еще что там написано?

– Ну… Вот еще: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». Ты ведь об этом только что говорила?

– Говорила… А еще помнишь что-нибудь?

– Помню: «Все вещи – в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием».

– А еще?

– Еще? «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас».

– А еще?

«Понравилось? Ну я тебе сейчас расскажу!»

– Хочешь еще? «И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы; добрый перед Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею».

– Хорошо тебя поп учит, и ты – молодец. Хорошо учишься.

– Что ж ты меня хвалишь? Это ж христианские книги.

– А что, Екклезиаст разве христианином был?

«Ой! Мамочки! Она Екклезиаста знает! Или у меня опять бред?»

– Ну так как? Был Екклезиаст христианином?

– Н-нет, тогда еще христианства не было.

– Тогда почему книги – христианские? Все – вранье, все – краденое! И все это нам сюда тащат, а от своего, родного отказываться велят, в грязь втаптывают! Огнем и мечом искореняют! Рабами делают, неважно, что рабами божьими. Рабы, они и есть – рабы. А мы – внуки божьи! Забыл или вовсе не знал? Учат вас… рабами быть вас учат, а вы учитесь, да ума не прибавляется!

– Баба Нинея…

– Молчи! Про женщин он мне рассказал! Я-то все ждала, что ты другое вспомнишь: «И предал я сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем». Упражнялись! Понял? За сколько веков еще Екклезиаст предупреждал: думайте своей головой. А вы долдоните по заученному, а толку-то…

– Баба Нинея, а у нас свои книги есть?

– Книги? Может, и остались где-то. Были, немного, но были.

– Велесова книга?

– Не слыхала, может, и была…

– А если написать? Ну вот ты наговоришь, а я запишу.

– А попы сожгут.

– Но можно же тайно, чтоб попы не проведали.

– Можно, конечно… заболталась я с тобой, а дел-то… Лежи, поправляйся.

«Однако, сэр Майкл! Позвольте вам заметить: это и называется фейсом обтейбл, да еще с оттягом. И на пацана не сошлешься, сами напоролись. Но кто же мог знать? Бабка язычница, ведунья-экстрасенс цитирует Ветхий Завет без запинки, да еще и экзамен любимому ученику отца Михаила устраивает. Блин, только и остается повторить за принцем Гамлетом:

Есть в мире тьма, Гораций, кой-чего,Что вашей философии не снилось.

Эту бы Нинею, да к нам в девяностые годы, ставила бы общечеловеков в такие позы, что и в «Камасутре» не найдешь. Только вот что-то очень быстро она закруглилась, когда я про подпольную работу, да подрывную литературу намекнул…»

– Мисяня!

Возле постели обнаружилась девчушка лет семи-восьми, позади нее топтались два мальчишки, один примерно того же возраста, другой – совсем малыш.

– Здравствуй, красна девица, тебя как звать?

– Красава, а его Глеб, а его Неждан.