Золотая лихорадка. Урал. 19 век - Ник Тарасов

остался, ощущая себя полководцем, отправившим своего лучшего воина в тыл врага.

Два дня его отсутствия тянулись мучительно долго. Мы продолжали работать, рубить сруб, мыть золото, но в воздухе висело напряжение. Каждый шорох в лесу заставлял вздрагивать. Наконец, на исходе второго дня, на тропе показалась его фигура. Он был не один. За ним, нагруженные мешками, шли двое рослых мужиков.

Я встретил его у края поляны, жестом остановив остальных.

— Пополнение? — спросил я, кивком указывая на незнакомцев.

— Так точно, — отрапортовал Игнат. — Встретил в кабаке. Навел справки. Косяков нет, в пьянстве и шулерстве не замечены. Один, тот что рыжий, — Егор, бывший егерь, списан по ранению. Другой, чернявый, — Михей, из беглых крепостных, мужик молчаливый и сильный. Работали вместе в одной артели, от хозяина ушли. Без долгов. Просятся к нам.

Я подошел к ним. Они стояли, понурив головы, как на суде. От них пахло потом и дорогой.

— Зачем пришли? — спросил я прямо.

— Правды искать, господин начальник, — хрипло ответил рыжий Егор. — Слыхали мы, у вас тут не по-зверски, а по-людски с работным человеком обходятся. Честный труд. А мы работать умеем.

Я долго смотрел им в глаза, пытаясь разглядеть ложь. Но видел лишь усталость и отчаянную надежду.

— И откуда слыхали такое? — Спросил я.

— В поселке всякое говорят. Кто байками считает, а кто вымыслами. А мы вот понадеялись, что взаправду все это, вот и просимся к вам.

— А откуда ноги растут у разговоров таких? — Продолжил допытываться я.

— Как я понял, — говорил Егор, — соглядатай был тут. И не раз. Издалека наблюдают за вами…

— Хреново… Ладно, — сказал я. — Оставайтесь. Но порядки у нас строгие. Вечер вам на отдых, а завтра — в общую работу.

Они просияли. Игнат проводил их к навесу, а сам вернулся ко мне.

— Докладывай, — приказал я, когда мы остались одни.

Он кивнул на тяжелый мешок с провизией и сверток с инструментами у навеса, а сам протянул мне маленькую, темную склянку, туго заткнутую пробкой. Йод. Отлично.

— В поселке неспокойно, — начал он глухо. — Про нас говорят. Везде. В кабаке, на рынке, у конторы. Кто шепотом, кто в открытую. Называют тебя «чудным барином». Говорят, нашел ты колдовскую жилу, раз у тебя люди не работают, а золото рекой течет. Приказчик и Рябов пока молчат, но это затишье перед бурей. Я чувствовал на себе взгляды. Постоянно.

— Ты видел, кто следил? — спросил я.

Игнат на мгновение замялся.

— Нет, командир. Не видел. Они хорошо прятались. Я только чувствовал.

Я остановился и посмотрел на него.

— Ты не видел, потому что не смотрел, Игнат. Ты шел выполнять приказ — купить, принести. А надо было думать, как враг. Предвидеть. Ты был уверен в себе, в своей силе. А они использовали это против тебя. Они наблюдали за тобой, как за медведем, который идет к своей берлоге. И теперь они знают, что берлога полна меда.

На его лице впервые отразилось что-то похожее на неуверенность. Он, герой войны, непобедимый унтер, был переигран безымянными шпионами.

— Я… виноват, командир, — глухо произнес он.

— Ты не виноват. Ты получил урок, — поправил я его. — И я вместе с тобой. Я понадеялся на твою силу, а надо было положиться на твою хитрость. Запомни этот урок. В нашей войне побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто видит на шаг вперед.

Он молча кивнул, и я понял, что этот урок он усвоил на всю жизнь. Теперь он будет не просто солдатом. Он начнет думать, как шпион.

— Что ж, — я хлопнул его по плечу. — Раз за нами наблюдают, дадим им то, что они хотят увидеть. Пусть видят, что мы не прячемся. Пусть видят, что мы строимся. Пусть видят нашу силу и наш порядок.

С этого дня темп нашей стройки ускорился. Новые люди, инструмент — все это превратило нашу поляну в гудящий муравейник. Стены сруба росли на глазах. Это был уже не просто дом, а настоящее укрепление. Толстые, подогнанные друг к другу сосновые бревна, высокий фундамент из камней, узкие, похожие на бойницы окна. Я сам спроектировал его, вспоминая картинки старых русских острогов. Один большой общий зал, кухня и несколько маленьких комнат-клетей, где могли разместиться по одному-два человека. А еще было несколько комнат, где можно было поставить до трех-четырех лавок — про запас.

Именно в разгар этой кипучей деятельности, когда, казалось бы, все шло как по маслу, и ударило. Не из леса, не из поселка. Удар пришел изнутри, порожденный нашим же трудом.

Раздался короткий, вскрик, полный боли и удивления. Стук топоров и скрежет пил мгновенно смолкли. В наступившей тишине я услышал тяжелое, хриплое дыхание. Все головы повернулись в сторону фундамента, где Семён и Петруха укладывали валуны.

Петруха, самый нетерпеливый и порывистый из моих артельщиков, сидел на земле, привалившись спиной к недостроенной стене. Его лицо было белым, как полотно, а глаза — огромными от ужаса. Он смотрел на свою ногу. Я проследил за его взглядом и почувствовал, как внутри все похолодело.

Тяжелая кирка, сорвавшись с камня, вошла ему в голень чуть выше сапога. Грубая ткань штанины пропиталась кровью, которая густыми, темными толчками вытекала из раны, образуя под ногой быстро растущую лужу.

— Черт… черт… — шептал он, пытаясь зажать рану руками, но от этого становилось только хуже.

Семён, стоявший рядом, растерянно хлопал глазами. Остальные замерли, как стадо, почуявшее кровь. В их глазах я увидел не столько сочувствие, сколько первобытный, суеверный страх. Для них это был знак. Плохой знак. И еще они знали, что означает такая рана здесь, вдали от лекарей и городов. Рана от грязного железа, в которую попала земля. Это была не просто травма. Это был смертный приговор, отложенный на несколько дней. Сначала жар, потом нога распухнет и почернеет, а потом… мучительная смерть от «антонова огня», как здесь называли гангрену.

— Несите его к костру! Живо! — скомандовал я, и мой резкий, властный голос вывел их из оцепенения.

Игнат и Семён подхватили обмякшего Петруху под руки и поволокли к навесу. Я бросился следом.

— Марфа! — крикнул я жене Елизара. — Воды! Воды кипяченой неси, и соли туда брось, горсти две! Быстро! Степан, неси мой мешок! Тот, что с инструментами!

Я