Телохранитель Генсека. Том 6 - Петр Алмазный

ртом и красным лицом, лихорадочно работая челюстями, сказал фразу, которая на долгие десятилетия стала крылатым выражением:

— Ви сюда не лобио кушать приехали!

Но, как ни странно, этот конфуз последствий для карьеры Бережкова не имел…

В семьдесят восьмом году, насколько я помню по моей прошлой жизни, Бережков должен занимать должность главного редактора журнала «США и Канада: экономика, политика, культура». Что случилось, как и почему он оказался в Заречье, в числе переводчиков Брежнева? Это надо будет выяснить у Рябенко…

Биографию Бережкова можно положить в основу шпионского романа. Но «пятна» в ней были — его родители, покинувшие Советский Союз вместе с гитлеровской армией, и его собственная эмиграция в США после развала Союза…

Если Суходрев подозрений не вызывал, то Бережков напротив, идеально подходил на роль «локомотива» для Ельцина и Калугина. Но — это пока только предположения.

Ладно, хватит ломать голову, жизнь покажет, кто есть кто. И потом, ведь Ельцин, просто потому, что заметил слежку, мог набрать номер Заречья, а не тот, по которому хотел действительно позвонить.

Раздалась трель телефонного звонка. Я поднес трубку к уху, выслушал короткое сообщение Карпова.

— Завтра возвращайтесь, — бросил коротко. — Все. Информации достаточно, дальше пусть инспекционная комиссия разбирается.

Откинулся на спинку сиденья «Волги», бездумно глядя мелькание московских улиц. Открыл окно, в салон с прохладным ветром ворвались выхлопы грузовиков на Садовом кольце, смешанные с ароматом толпы — сигарет «Космос» и запахом духов «Красная Москва». Пока стояли на светофоре, разглядывал людей. Конец рабочего дня, но никакой лихорадочной спешки, все в это время подчинено своему, неспешному ритму. Неторопливая, обстоятельная жизнь…

Люди текут по тротуарам и через переходы плотным серым потоком. Мужчины в основном в болоньевых куртках серого, коричневого или защитного цвета. Под куртками угадываются пиджаки. Брюки часто слегка потрепанные по кромке. Женщины пытаются выделиться из общей массы. В толпе мелькнуло яркое малиновое пальто, а вот женщина в ярко-красных чехословацких сапожках на белой подошве, которую метко окрестили «манка». Помню, точно такие же когда-то, в жизни Владимира Гуляева, часто рассматривала в витрине моя мать. Даже сейчас помню ту «заоблачную» цену — семьдесят пять рублей.

Прически у женщин — либо тугой «бабетт», либо стрижки, уложенные аккуратными волнами. И неизменно лидирующая химическая завивка. Завязанные под подбородком шелковые платочки женщин, шляпы на головах мужчин — самые популярные головные уборы в это время.

В руках авоськи, в них апельсины, батоны хлеба, молоко в треугольных пакетах.

Лица у людей усталые, но не опустошенные. В глазах — спокойная уверенность в завтрашнем дне.

Загорелся зеленый и Соколов тронул машину с места. Я перевел взгляд на «сталинки» — монументальные, с иглами шпилей. За их фасадом маячат «брежневки», в ровных линиях которых есть своя, современная эстетика. В окнах уже загорается свет. За занавесками дефицитные сервизы в сервантах, обязательный ковер на стенах, хрустальные люстры. Все заработано честным трудом. Это не просто жилье. Каждая квартира — это отдельный мир, в котором люди укрываются от коллективного бытия.

На стенах домов и на крышах агитационные надписи: «Слава КПСС!», «Экономика должна быть экономной», «Слава советской науке»… Лозунги, которые никто не читает, они давно стали частью пейзажа, как фонарные столбы и скамейки в скверах.

Дух времени, он во всем этом. В размеренности жизни и уверенности, что Советский Союз — это огромный, надежный корабль, плывущий в заданном направлении.

Не к месту вдруг вспомнился «Титаник» и я быстро прогнал это воспоминание.

— Андрей, давай тут за гостиницей «Украина» сверни. Потом мимо школы, я там дворами пройду.

Соколов кивнул. Проехав немного, он остановил машину.

— До завтра, — попрощался с ним. — И выспись обязательно, завтра будет сложный день.

— Ага, приказ понял: рухнуть в кровать и дрыхнуть! — ростовчанин рассмеялся, снова подумав о девице из отдела кадров.

Ну-ну, выспится он. Я усмехнулся и пошел по направлению к дому, уже предвкушая приятный вечер с семьей. Но когда проходил мимо мусорных баков, какой-то звук привлек внимание. Я подошел и, посмотрев по сторонам, перегнулся через край. Невольно хмыкнул: достойное завершение нескольких дней копания в помойке людских душ — залезть в настоящую помойку…

Глава 11

Перегнувшись через край контейнера, я копался в груде хлама. Писк доносился откуда-то из-под сложенных картонных коробок. Откинув их, увидел ворох тряпья. Что-то зашевелилось. Разворошил ветошь руками и на свет вывалилось скулящее существо. Схватил его за шкирку и вытащил на свет. Щенок был крупным, и таким грязным, будто его вываляли в грязи, прежде чем забросить сюда. Видимо, предыдущие хозяева просто не стали отмывать, и выбросили в мусорный бак.

Я посмотрел на рукава куртки, которую можно было прямо сейчас снять и бросить в этот же контейнер. Отступил на шаг от бака, повернулся… и лицом к лицу столкнулся с соседкой.

Олимпиада Вольдемаровна застыла, глаза ее стали круглыми, а на лице было написано такое выражение, которым можно проиллюстрировать главу «Когнитивный диссонанс» в учебнике по психологии. Наверное, я растерялся, потому что брякнул, не успев даже подумать:

— Мое почтение ветеранам сцены. Олимпиада Вольдемаровна, вам щенок не нужен? Абсолютно безвозмездно, то есть даром? — почему-то сказал тем же тоном, и так же в нос, как это говорила сова в мультфильме про Винни Пуха.

Немое изумление на ее лице сменилось целой гаммой чувств: брезгливость, осуждение, непонимание. Моя соседка, женщина тонкой душевной организации, оперная дива, человек не просто не чуждый прекрасного, а творец этого самого «прекрасного», не нашла в себе даже капли сочувствия к скулящему на холодном ветру щенку.

Она шарахнулась от меня так, будто я предложил ей подержать живую гадюку из леса.

— Владимир Тимофеевич, у меня аллергия на запахи… — она обдала меня высокомерным взглядом и, приложив к носу руку в белой лайковой перчатке, добавила:

— … особенно, на запах животных. — причем это было сказано такими тоном, что непонятно, кого Олимпиада Вольдемаровна имела в виду — меня или щенка?

Обогнув нас по широкой дуге, соседка скрылась в подъезде. Я стащил с шеи шарф, быстро завернул найденыша. Щенок пискнул и разразился настоящим рыданием. Совсем, как младенец. Впрочем, он и есть младенец.

Быстро вошел в подъезд и в два шага одолел восемь ступенек на площадку к лифту. Олимпиада Вольдемаровна, перед которой только что открылись двери лифта, тут же рванула вперед по лестнице, едва не потеряв фетровую шляпку-таблетку.

— Спасибо, что лифт вызвали! — крикнул ей вслед и нажал кнопку своего