Товарищи ученые - Петр Алмазный

Мартынюк слушал меня, позабыв и о бутерброде и о кофе. Выслушав, хмыкнул.

— Любопытные вещи говорите, товарищ Скворцов… — протянул он.

— Замечали что-то похожее?

Завлаб вернулся к продуктам. Пригубил из чашки.

— Да. То, что он тип занятный — это точно.

— В каком смысле, Геннадий Кириллович?

Тот пожал плечами:

— Да черт его знает. Слушай, а ты, часом, не скрытый гуманитарий?

Он произнес это не то с иронией, не то всерьез.

Теперь пожал плечами я:

— Не думал об этом.

— Так подумай.

— Попробую.

Тут завлаб принялся за кофе с бутером основательно. И заговорил плотно, четко строя речь:

— Ты знаешь, я вот все-таки человек из сферы точных наук. Привык к жесткому строю мысли. Мне сложно эти туманные тонкости ловить. В потемках наших душ, — он усмехнулся. — Ты понимаешь, о чем я?

— Конечно.

— М-да. То есть, что-то мне чудится, и в этом есть истина, а вот поймать, тем более сформулировать я вряд ли смогу.

— Ну а все-таки? — осторожно поднажал я, понимая, что сильно давить в данном случае нельзя. Но его самого тема захватила, хоть от психологии он и далек. Я ощутил, как он увлекся. Начал формулировать образно:

— Ты знаешь, есть ведь люди, в которых чувствуется глубина. Такая Марианская впадина, что ого-го! Я не только Рыбина имею в виду, но и его тоже…

Я навострил уши с огромным интересом, но тут монолог прервался — и не чем иным, как явлением Константина Федорова.

Лабораторная дверь распахнулась — и предстал он собственной персоной. Сияя улыбкой, картинно вскинув руку в революционно-романтическом приветствии: сжатый кулак на уровне плеча.

— Салют, камарадос! — вскричал он и расхохотался, очень довольный столь эффектным появлением.

Я не заметил, чтобы наш завлаб сильно обрадовался визиту младшего коллеги. Да и слабо не обрадовался. Тем не менее, здравия пожелал:

— И вам не хворать. Какими судьбами?

— Пути Господни неисповедимы, Геннадий Кириллович! Так говорили наши предки. Отчасти заблуждались, конечно, но в чем-то были и правы.

Константин, похоже, давно выработал и усвоил светски-развязные повадки в стиле петербургской «золотой молодежи» минувших дней. Что проистекало, разумеется, все из той же моды: неумеренной романтизации царской России. Многим образованным юношам и девушкам она представлялась блестящим обществом Чацких-Онегиных-Печориных, Татьян Лариных и Элен Курагиных, несмотря на то, что девять из десяти этих молодых людей — потомки крестьянского сословия, а их родители поднялись на советских социальных лифтах. Ну, а в эпоху Брежнева-Косыгина сформировалась уже настолько мощная культура, особенно научная, которая побивала достижения Российской империи как туз валета. Но вот поди ж ты! Мы так устроены, что прошлое зачастую мерещится нам «золотым веком».

Пружинящим спортивным шагом, с ясной улыбкой Костя подошел к нам:

— Никак, у вас пополнение, Геннадий Кириллович? Рад познакомиться!

— Максим, — представился я, уйдя от выражения ответной радости.

Что правда, то правда. Не испытал я этого чувства. Уж больно лощеным, раскованно-вальяжным выглядел столичный выходец. Нет, он ничуть не корчил из себя сноба, напротив, демонстрировал полное дружелюбие, но…

Выше среднего роста, изящный, элегантный, в фирменном джинсовом костюме «LeviStrauss», в кроссовках «Adidas». Речь льется свободно, совершенно правильно. Представляю, что для женского пола он мог быть неотразим.

Но от меня отразился.

Назвать это неприязнью? Да нет, пожалуй. Но напрягло, это верно. А он сиял белозубо, поливал словесным сиропом:

— Наслышан, весьма наслышан! Говорят, очень перспективные исследователи влились в коллектив Мартынюка… Геннадий Кириллович, вы прямо-таки обираете все прочие направления. Это с вашей стороны просто пиратство! — воскликнул я шутливо.

— Ну, положим, я тут ни при чем, — усмехнулся наш заведующий. — Такова была воля начальства. Правда, я не спорил.

— И я бы на вашем месте спорить не стал, — любезно ответил Федоров и вновь повернулся ко мне. — Ну что ж, еще раз: рад познакомиться лично. Надеюсь, что и в дальнейшем знакомство будет приятным.

Я тонко ухмыльнулся.

— Надежда, — молвил с расстановкой, — наш компас земной. Как говорится: вся жизнь впереди, надейся и жди!

Тем самым сомкнув две строки из двух популярных песен.

Федоров взглянул на меня цепко. В глазах мелькнули насмешливые огоньки — видно, ему понравилась моя способность к словесному фехтованию. Решил не уступать:

— Dum spiro, spero, — кольнул меня по-латыни: «Пока дышу, надеюсь».

— Ну что ж, дышите, — позволил я. — Воздух бесплатный.

— Пока так, — ответил он и вновь протянув руку, стиснул мою со значением. Ладонь у него была сухая, сильная, странно горячая. И тут же отвернулся к завлабу:

— Да, Геннадий Кириллович! Я ведь собственно зачем к вам…

Они отошли в сторону, толкуя о своем. Я проглотил остаток пирожка с капустой — перекус пора было кончать и приступать к работе.

И я занялся делом, а Мартынюк с Федоровым перетерли о чем-то своем, тоже обменялись рукопожатием, и завлаб направился ко мне, улыбаясь.

— Ну, Максим Андреевич, — сказал он с юморком, — живое продолжение нашей темы. Я, знаешь, страшно далек от психологии, вообще всякой гуманитарщины, но куда ж деваться — человек есть человек, и ничто не чуждо… Ты с этим Константином прежде знаком не был?

— Не общался. Но видел, слышал. Можно сказать, наслышан. Личность известная.

— Согласен, — Мартынюк кивнул. — И вот какая штука: мы-то с ним общаемся регулярно. Хоть он из другой команды, но находим общие точки. И хочешь-не хочешь, а я к нему пригляделся. И что заметил, как ты думаешь?

— Марианские глубины?

— Примерно так. Парень непростой. Очень непростой. Вся эта мишура — пижонство, светский лев, гитара — это так, поверхность. А я вот чувствую в нем эту глубину. Понимаешь? Что-то он носит в себе.

— Что?

— Тайну, — сказал завлаб совершенно серьезно.

Это слово так и огорошило меня, я хотел переспросить, но именно тут собеседника окликнули:

— Гена! — «старые» сотрудники обращались к начальнику запросто.

И он поспешил на призыв.

Конечно, будь моя воля, я бы так просто Мартынюка не отпустил, вытряс бы из него информацию. Но уже и этого хватало.

Я работал и думал. Мой прежний опыт позволял справляться с лабораторным оборудованием почти автоматически. Руки сами знали, что делать. А думал я о произошедшем и о словах заведующего.

Ведь я уже был настроен, заточен на то, чтобы в любом событии видеть