"Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 (СИ) - Лайонс Дженн

— Да, семинар получился накаленным, — говорю я. — Скайлар Чжао — девочка одаренная, но она совершенно не воспринимает критику. Я даже думаю, приходилось ли ей раньше сталкиваться с тем, что ее творчество все же не настолько замечательно, как она считает.

— Вы не говорили учащимся ничего предосудительного?

— Насколько я помню, нет.

— Несколько учащихся сказали, что вы подвергали Скайлар издевательствам. Джун, у нас на семинаре очень строгая политика по недопущению буллинга. Есть вещи, которые можно говорить взрослым, но нельзя старшеклассникам. Их ломкая психика…

— Да уж конечно, ломкая.

— Джун, если вы свободны, то я бы хотела, чтобы вы пришли в офис…

— Вообще-то, Пегги…

Я умолкаю и издаю тягостный вздох. В голове мелькают сразу несколько вариантов объяснений. Скайлар чрезмерно, болезненно чувствительна, она все выдумала, она сама меня спровоцировала и настроила против меня весь класс. Хотя все это, если вдуматься, презренно и жалко. Мне совершенно незачем выяснять отношения с семнадцатилеткой. Я уже слишком взрослая тетя.

— Извините, Пегги, но мне, по всей видимости, придется уехать, — скоропалительно говорю я. — Понимаю, новость из разряда неожиданных. Но моя мать… Мне только что сообщили о ее неважном самочувствии…

— О, Джун. Мне очень жаль это слышать.

— …и она спрашивала, когда же я ее наконец навещу. А я из-за работы все откладывала и откладывала. И тут подумала: «Она же не всегда будет рядом»…

Я замолкаю, несколько пораженная своей наглой ложью. Моя мать вовсе не больна. С ней все замечательно.

— Поэтому, возможно, именно стресс из-за этой ситуации влияет на мое поведение, за что я искренне извиняюсь…

— О, я вас понимаю.

В голосе Пегги нет ни тени подозрительности. Если что и сквозит, то легкое нетерпение. Она, вероятно, тоже втайне надеялась, что я устранюсь сама.

— Мне, конечно, жаль покидать класс, — подначиваю я ее.

— Ничего, мы что-нибудь придумаем. Здесь в округе есть несколько местных писателей. Сейчас надо подыскать замену на завтра, и я, наверное, попрошу Рэйчел из офиса подменить вас… — Она на секунду замолкает. — В любом случае мы с этим разберемся. И сообщим классу, что у вас были семейные проблемы. Я уверена, что они будут переживать, но поймут.

— Спасибо вам, Пегги. Это очень для меня ценно. Прошу прощения за неудобство.

— Берегите себя, Джун. Еще раз, очень сожалею.

Я откладываю трубку, а затем со стоном облегчения плюхаюсь обратно на кровать.

Это было мучительно, но, по крайней мере, я свободна. Где-то я читала, что азиаты все такие вежливые потому, что одна из их культурных концепций — давать друг другу сохранить лицо. Внутри они могут ненавидеть тебя всеми фибрами, но снаружи позволяют тебе уйти с неуязвленной гордостью.

19

Получается так, что я и в самом деле отправляюсь к матери.

Мама живет в пригороде Филадельфии — если ехать поездом от Бостона, то завтра к обеду можно быть на месте. В поисках адреса приходится порыться в телефоне: в Филадельфии я не была уже много лет, а с мамой мы видимся исключительно на Рождество и День благодарения у Рори. Спонтанность визита обусловлена, скорее всего, приступом уязвимости и потерей лица на семинаре. При этом для меня не секрет, что уже вскоре после встречи (вначале, само собой, целовашки-обнимашки, да «я по тебе соскучилась», да «как ты похорошела») я начну жалеть, что вообще сдуру нагрянула; вся наша банальная трескотня постепенно сменится нудными нотациями и поучениями, из-за которых мы с матерью прежде не раз разругивались, а я в слезах запрыгну в поезд и помчусь обратно в Вашингтон.

Но сейчас я просто хочу побыть с кем-то, кто не пышет ко мне оголтелой ненавистью.

Когда я подъезжаю, мама уже ждет меня на крыльце. Несколько часов назад я позвонила ей с вопросом, можно ли к ней ненадолго заехать. Она согласилась, даже не спросив о причине. Интересно, насколько она осведомлена; видела ли она мое имя, размазанное по всему интернету?

— Ай, Джуни! — Она заключает меня в объятия, и от одного этого прикосновения мои глаза горят слезами. Меня так давно никто не обнимал. — Лапушка моя, все в порядке?

— Да, конечно. Проводила семинар в Бостоне. Он как раз закончился, я и подумала: а не заскочить ли мне в гости, прежде чем ехать домой?

— Ты знаешь, я всегда тебе рада.

Мама поворачивается, и я следом за ней иду в дом. Как прошел семинар, она даже не интересуется. Эта вопиющая безучастность ко всему, что связано с писательством, всегда меня порядком задевала, но сегодня, наоборот, утешает.

— Смотри под ноги, Джуни. У меня тут, извини, беспорядок.

Дорога на кухню заставлена полупустыми картонными коробками; по кафелю разбросаны скомканные газеты, полотенца.

— Ой, что это тут? — удивляюсь я.

— Да вот, убираю всякий хлам для хранилища… Осторожно, там вазы! Риелтор говорит, без этих бирюлек дом будет смотреться выигрышнее.

Я пробираюсь мимо стайки белых керамических кошечек.

— Ты что, продаешь дом?

— Да вот, готовлюсь, — отвечает она. — Думаю возвращаться в Мельбурн. Поближе к своим подружкам. Шерил на этой неделе бронирует для меня квартиру — там несколько свободных комнат, можете приезжать гостить. Рори тебе не говорила?

Не говорила от слова «совсем». Я в курсе, что маму тянуло вернуться во Флориду еще после смерти отца, а Филадельфия просто компромисс из-за того, что рядом жили бабушка с дедушкой, но я всерьез как-то не предполагала, что это место перестанет быть для нас домом.

Хотя, наверное, у Рори глубокой привязанности к нему не было никогда. Это меня держали своими чарами платаны на заднем дворе, где я пряталась и слагала истории еще долго после того, как Рори решила перекочевать в реальный мир.

— А с моей комнатой ты уже разобралась?

— Да я еще только приступила, — говорит мама. — Твои вещи я тоже в основном думала отправить в хранилище, но раз ты здесь, то почему б тебе не взглянуть — может, что-нибудь с собой возьмешь? Дай я до конца упакую этот фарфор, а потом мы снова встретимся здесь и поедим.

— А… Ну да, хорошо.

Прежде чем подняться наверх, я приостанавливаюсь на лестнице в ожидании — может, мама о чем-то спросит; уловит своим материнским чутьем, что с дочерью что-то глубоко не так? Но она уже отвернулась от меня к своим глупым кошечкам.

Мои тетради лежат там же, где и всегда, — поверх книжных полок, аккуратными стопками по пять штук. Каждая с моим именем, годом окончания, номером телефона и обещанием десяти долларов за возврат владельцу. Никаких Moleskine — обычные общие тетради в клеточку или в линейку, которые родители закупают детям в Walmart к учебному году. Миры моих грез.

Я снимаю их с полок и раскладываю на полу.

Фактически в них вся моя тогдашняя жизнь. Разномастные каракули, которые я царапала прямо на уроках; рисунки, которые старательно выводила после школы; сценки и сюжеты без начала и концовки, и даже фрагменты диалогов, посещавшие меня по ходу дня. Ни один из тех миров так и не обрел законченный вид — не было у меня ни собранности, ни ремесленных навыков для написания полноценной книги. Что-то вроде «шведского стола» из творческих потуг и недооформленных дверей в иные миры; миры, в которых я задерживалась часами, когда мне было скучно в своем собственном.

Я с улыбкой перелистываю страницы. Забавно наблюдать, как мои идеи произрастали из тех книжек или фильмов, которыми я в то или иное время увлекалась. Шестой класс: моя фаза «Сумерек», где я явно фанатела от Элис Каллен[1092], а свою героиню изображала с такой же оспаривающей законы гравитации стрижкой пикси.

Девятый класс: моя эмо-фаза, где сквозь всё просачивались тексты Evanescence и Linkin Park. К тому времени я уже начала ваять какую-то урбанистически-футуристическую антиутопию, где молодежь рассекает по воздуху на скейтбордах и у всех пушистые «хвостики скунса» и перчатки без пальцев. В какой-то момент десятого класса я, похоже, подпала под влияние Айн Рэнд[1093], поскольку к тому времени я уже абзац за абзацем выписывала портрет героя по имени Говард Шарп, который никому не кланялся и неодолимо гордился собой, будучи «единственным проводником правды в мире лжи».