Лихолетье - Евгений Васильевич Шалашов

к луке кошель с серебром, Романов замешкался. Уже в седле Иван Никитыч почувствовал, как в спину что-то ударило. Не так чтобы очень больно, но – чувствительно. Словно снежным комком залепили. Поморщившись, боярин Романов поскакал к обители. Он уже был у самых ворот, когда понял, что руки и ноги его не слушаются, а седло куда-то уходит. Валясь наземь, Иван Никитыч улыбнулся – не придется смотреть в глаза вдове и сиротам боярина Федора…

Глава седьмая

Беломорская твердыня

С той поры, как умер отец Антоний, прошел без малого год. Совсем не тот стал келарь Авраамий, что воинов в бой водил и с королями не боялся пререкаться. Погодная запись, названная «Повестью Смутного времени», писалась плохо. Мысли не хотели слагаться в строчки, а чернила сохли прямо на пере, которое летописец забывал донести до бумаги. А коли доносил, получались кляксы, не желающие облачаться в буквицы и слова. Старец пачкал бумагу, комкал листы и бросал их в угол, где накопилась изрядная куча. Но чаще всего Авраамий просто сидел перед аналоем, уставившись в одну точку и положив подбородок на сжатые кулаки…

Впору бы принять обет молчания или благословиться на Великую Схиму, но для этого надо идти к игумену, а сил едва хватало, чтобы выйти к обедне. В последние дни Авраамий перестал ходить в трапезную, а хлеб и сушеную рыбу, что приносил келейник, оставлял нетронутыми…

Вот так и в нынешнее утро. Сидел, уставившись в одну точку, когда услышал:

– Будь здрав, брат Авраамий. Чего в темноте-то сидишь?

Келарь прищурил глаза, углядел нового игумена – отца Иринарха. С его появлением тесная келия стала еще меньше.

– А чего свечи-то зря жечь? – равнодушно отозвался Авраамий. Спохватившись, встал, поклонился владыке и, с трудом разогнувшись (поморщился, услышав скрип в пояснице), подошел к настоятелю, склонив голову: – Благослови, отче!

Отец Иринарх, еще без должной сноровки, вздел десницу в пасторском благословлении, а потом поприветствовал, как равного – щека к щеке.

Всмотревшись в лицо Палицына, отец Иринарх покачал головой:

– Да, брат… Краше в домовину кладут. Слышал, в трапезную не ходишь, в келии пищу не принимаешь. Никак, к Великой Схиме готовишься?

– Благословишь, отче? – с надеждой спросил Палицын.

– На Великую Схиму? – переспросил игумен, присев на жесткое ложе и выставив вперед посох. Подумав, сказал: – Благословить-то благословлю… Только всему свое время. Как же ты схиму принимать собираешься, ежели послушания не исполнишь? Отец Антоний, царствие ему небесное, когда смерть узрел, сказал, что старец Авраамий урок получил – летопись новую написать, где все должно быть рассказано, как оно было.

– Другие напишут, – глухо отозвался келарь. – Может, лучше меня…

– Напишут, – не стал спорить настоятель. – Лучше, хуже – один Господь ведает. Только не так они напишут, как ты, а по-другому. Знаешь, брат, – улыбнулся настоятель, – отец Антоний, посылал меня разные свары разрешать, что слуги монастырские да крестьяне вели меж собой. Спрашиваю – как все было? Один речет так, другой – эдак. Вроде об одном говорят – да по-разному! Пока до истины дойдешь – сто потов сойдет! Так и потомки наши. Чтобы правду найти, нужно не одну летопись прочесть, а много!

– Прости, отче, – застыдился Авраамий, поняв правоту настоятеля.

– Ладно, Бог простит, – махнул рукой игумен, а потом добавил. – Я ведь не за этим шел. Ты, брат, совсем плох? На солнышко-то выйти сможешь?

– Смогу, – озадаченно ответил Палицын, не понимая, к чему бы такой вопрос, но послушно вышел из кельи вслед за главой обители.

Когда выходили, келарь пошатнулся, но отец игумен подхватил его под локоть.

– Ишь, отвык брат, от свежего-то воздуха. Да и отощал, прости Господи, будто пес бродячий! Чревоугодничать – грех, но и о плоти беспокоиться нужно. Может, кликнуть кого, чтобы тебя на руках отнесли?

Ну уж нет! В старце сразу же взыграла гордыня, и, позабыв о возрасте, телесной слабости и душевном недуге, он едва не припустился вскачь.

Идти пришлось недолго – до трапезной. Игумен остановился, пропуская гостя.

– Не знаю, осталось ли чего – братия-то уже откушала… Может, уважат игумена, корочку хлебную вынесут, – пошутил отец Иринарх, открывая дверь.

Послушники, коим нынче выпал урок подносить еду и мыть посуду, со всех ног кинулись под благословление настоятеля и, получив оное, подходили под руку к Авраамию. Келарь, поначалу растерявшийся, вспомнил, что он, старец Троице-Сергиевой лавры, имеет сан иеромонаха и, стало быть, вправе благословлять.

– Пост нынче, Великий, но для больных можно уступку сделать, – сказал настоятель, а когда перед ним вырос послушник, кивнул: – Принеси брату Авраамию, что для болящих сготовлено.

Через мгновение были поставлены глиняные миски с просяной кашей: для настоятеля – из цельных зерен, с каплей льняного масла, а для Палицына – из мелко намолотых, с кусочками рыбы.

Благословив трапезу и, отдельно, краюху хлеба, отец игумен принялся есть – не жадно, но обстоятельно, как вкушают люди, успевшие поработать.

Авраамий поначалу ел неохотно, через силу. Но каша была вкусной, а рыба – такой нежной, что и жевать было не надо. Когда миски опустели, послушник принес две большие кружки. Ту, что с квасом, – для игумена, а для болящего – медовый узвар с яблоками и травами.

Откушав и возблагодарив Господа, игумен с удовлетворением посмотрел на Палицына:

– Вроде стал получше. Пойдем-ка, брат Авраамий, будем о делах говорить.

К удивлению келаря, настоятель повел его к Благовещенской церкви, над Святыми воротами. Выйдя на смотровую площадку, с которой был хорошо виден не только остров, но и залив, недавно вскрывшийся от льда, отец Иринарх озабоченно спросил:

– Ты, брат Авраамий, воевать-то еще не разучился?

– Так даже и не знаю… – недоуменно пожал Палицын плечами. – Стар, вроде бы…

– Ну, с шестопером али с пищалью тебе быть не надобно. Крепость Соловецкую сумеешь отстоять, как Лавру отстаивал? Обитель наша у свеев – кость в горле. Скоро пожалуют.

– Ну, это еще не скоро, – с сомнением посмотрел Авраамий на огромные льдины, плывущие по заливу. – Раньше июня и ждать не стоит.

– Раньше придут! – уверенно сказал настоятель. – Они, как Кольские да Сумские волости захватили, на зиму остались. Рыбаки вчера меж льдин проскочили, говорят – пять кораблей стоят, к отправке готовы. От Колы до Соловков – полдня. Потому – нужен мне осадный начальник. Вначале хотел кого-нибудь из воевод поставить, но нету у них твоего опыта. Да и имя у тебя такое, что все за тобой пойдут.

– Если так, кочевряжиться не стану, – сказал Авраамий, оглядывая монастырь уже другим взглядом.

То, что он увидел, понравилось воину-монаху. Крепость с пятью круглыми башнями по углам и еще одной, четвероуголой, – посередине стены. Стены – широкие, не меньше трех саженей. Есть где стоять и куда камни с бревнами складывать. А в высоту не ниже, чем Троице-Сергиева лавра. Настоятель, проводив взглядом взор Авраамия, улыбнулся:

– Муки, крупы – года на два