Механизм жизни - Андрей Валентинов

но европейский аккуратизм нам привычнее. Отобрав четыре растворителя — ацетон, двууглеродистый водород,[19] винный спирт и эфир, — Эрстед принялся рассыпать по кюветам сухой ксилоидин.

Услужливый Никита сунулся было с подсвечником — глазки! глазки поберегите, сударь! — но наткнулся на бешеный взгляд датчанина и шарахнулся прочь, едва не опалив себе бороду.

— Куда с открытым огнем?! — зарычал на слугу Андерс, превратившись из душки-ученого в разъяренного полковника Вали-Напролом. — Смерти нашей хочешь?!

— Никак нет‑с, вашбродь! — бедняга аж взопрел. — И в мыслях не имел!..

— Запомните, любезный, — остыв, датчанин похлопал слугу по плечу. — С огнем к этим жидкостям лучше не соваться. Если их пары вспыхнут — выскочить не успеем!

Он обернулся к Гамулецкому.

— Сразу видно, Антон Маркович, что вы занимались больше механикой и физикой, нежели дурно пахнущей матушкой-химией. Как мастерская ваш подвал неплох. Но как химическая лаборатория… Ваше счастье, что на воздух не взлетели, вместе с домом. На будущее я бы рекомендовал подыскать более приспособленное помещение… Ладно, продолжим.

Поначалу Эрстед хотел ограничиться четырьмя составами на основе чистых растворителей. Но, сделав смотр ряду кювет, выставленных старательным Никитой, — точь-в-точь корабли на параде! — он вдруг усмехнулся. Давно мы как следует не экспериментировали!

— А ну‑ка, дружок, принеси мне еще канифоли и воску. И ружейного пороху. Только смотри не подожги! — он погрозил Никите пальцем. — Вас, Антон Маркович, не затруднит записывать составы, которые я стану диктовать? Буду признателен. Да, и передавайте мне бумажки с записями…

Выставив перед собой шесть мерных стаканчиков, он глянул пару на просвет: хорошо ли вымыты?

— Итак, записывайте: кювета номер один. Ксилоидин — две мерки, ацетон — полторы жидкие унции. Кювета номер два: ксилоидин — две мерки, спирт винный — полторы унции. Кювета номер три…

Четверть часа, и от воздуха в подвале осталось одно название. От гремучей смеси паров слезились глаза, першило в горле и кружилась голова. Гамулецкий от греха подальше перебрался в мастерскую, где при свете жирандоля писал на верстаке под громкую диктовку варяга. Отчаянно чихающий Никита, прикрывая лицо платком, бегал от хозяина к мучителю с готовыми записками, которые Эрстед подкладывал под кюветы, дабы не запутаться в составах. Одному лишь полковнику Вали-Напролом, казалось, все было нипочем. Раскрасневшись более от научного азарта, нежели от эфира с ацетоном, он продолжал наполнять кюветы и орудовать шпателями, перемешивая содержимое.

Работать приходилось в полутьме, считай, на ощупь, опасаясь придвинуть подсвечник ближе. Он и так изрядно рисковал, но остановиться не мог и не желал.

— Двадцатая кювета! Три мерки ксилоидина, полторы унции ацетона, пол-унции эфира, унция спирта, три мерки пороху и две щепотки канифоли. Ф‑фух, это последняя! Записали? Давайте сюда, и пойдемте‑ка на улицу! Пусть сохнет…

2

Когда они выбрались из подвала, фокусник трупно-зеленым цветом лица напоминал восставшего покойника. Эрстеду сразу вспомнился штурм Эльсинора шведами-мертвяками. Он даже испугался: как бы с мэтром не приключилось беды — в его‑то возрасте! Однако все обошлось. При помощи флакона с нюхательной солью и бокала «Мартеля» Антон Маркович быстро восстановил силы, телесные и душевные.

Хозяин с ехидцей поглядывал на гостя:

«Что, боялись, я заставлю себя уважать?[20] Не дождетесь!»

Сам Эрстед надышался ядовитой дрянью куда сильнее Гамулецкого, но старался не подавать виду. Если уж старик так держится, нам и подавно грех давать слабину. От нюхательной соли он отказался, но поданной Никитой еде — пирогу-рыбнику, мясной кулебяке и соленым груздям — отдал должное. Как и смородиновой настойке, которую хозяин всячески рекомендовал. Откушав с немалым удовольствием, Эрстед убедился: иллюзионист знает толк не в одних китайских чаях да хитроумной машинерии.

Два часа пролетели стрелой. Вставая из‑за стола, полковник был готов к дальнейшим подвигам.

— Спускаемся? Думаете, времени прошло достаточно?

— Уверен. Все органические растворители, которые я использовал, весьма летучи. По крайней мере предварительные результаты будут видны.

В подвал спускались с опаской. Эрстед распорядился, чтобы Никита с подсвечником шел позади всех. Едва, мол, махнут тебе рукой — замри на месте и дальше не суйся. Однако страхи оказались напрасны. Вонь в подвале ощущалась, но вполне терпимая. Можно дышать, не боясь грохнуться в обморок.

— Ну‑ка, поглядим…

Картина в большинстве кювет не слишком вдохновляла. Желто-белесая жижа, точь-в-точь моча больного диабетом, еще не посетившего лечебный курорт в Лугачовице, — или жалкий осадок под слоем мутной жидкости.

— Теперь мы знаем: ксилоидин в двууглеродистом водороде не растворяется, — констатировал неунывающий Эрстед, сверившись с записками. — Зато смеси растворителей…

— А это что такое? — Гамулецкий стоял в дальнем конце стола, у последних номеров. — Смотрите, Андерс Христианович!

И, прежде чем датчанин успел его остановить, проворно запустил руку в кювету.

— Побойтесь Бога, Антон Маркович! Зачем же руками хватать?

Неугомонный старик виновато потупился:

— Привычка. Все надо на ощупь попробовать…

— Хорошо, что там не было кислоты или щелочи. Обожглись бы, — ворчливо выговаривал ему Эрстед. — Кстати, а где образец?

Он уставился на кювету, испачканную черной грязью. За исключением нее, кювета была пуста.

— У меня в руке, — тоном удачно напроказившего мальчишки сообщил восьмидесятилетний фокусник. — По консистенции напоминает сырую глину. Мнется, лепится… и сохнет прямо в пальцах. Вот, извольте взглянуть.

Гамулецкий продемонстрировал кругляш неправильной формы. Более всего тот напоминал крупную сливу, черную от спелости.

— Хм… любопытно… — забыв о наставлениях минутной давности, датчанин в свою очередь ткнул в кругляш пальцем. На образовавшуюся вмятину он воззрился, как Моисей на пылающий куст. — Говорите, быстро высыхает?

— Совершенно верно, голубчик.

— Если не возражаете, помните его еще чуточку. Глядишь, скорее застынет. Тогда и увидим, что у нас получилось.

Не сговариваясь, оба естествоиспытателя опустили глаза на листок бумаги, где были перечислены компоненты «сливы».

— Значит, смесь растворителей. Плюс дополнительный загуститель… С остальным разберемся потом. Есть у меня подозрение, Антон Маркович, что вы держите самый перспективный образец.

Гамулецкий продолжал усердно мять «сливу» в пальцах. Та уже не пачкала руки. Когда по прошествии четверти часа образец застыл окончательно, он походил на толстую сигару, которую изваляли в угольной пыли. Забрав «сигару» у иллюзиониста, Эрстед в задумчивости постучал ею по столу, колупнул ногтем.

— Твердая, как камень. Гвозди забивать можно.

— Вы изобрели молоток! — хихикнул старик. — Мастеровые вас благословят! Но нас, если вы помните, интересует другое применение этого чуда. Испытаем?!

Взгляд хозяина дома пылал боевым задором.

— Только не здесь! Мы понятия не имеем, каков будет эффект. Нужно уединенное место, где мы проведем испытания без свидетелей. Иначе нас могут неправильно понять.

— Вы совершенно правы, Андерс Христианович! Как же это я дал промашку? Случись взрыв — мигом примчится полиция, жандармы… Нет, нам с вами эксцессы ни к чему. Тем паче вы иностранец, особа под подозрением…

В словах