Пустыня (СИ) - Щепетнёв Василий

Состояние Андерсена меня не тревожило. Без солнечного удара не обходился ни один сельхозотряд в родном Черноземье, и ничего, все быстро возвращались в строй. Больше тревожило молчание парамедика. Может, плохо говорит по-английски? Ну, положим, наши санинструкторы тоже не очень чтобы очень. Но для международного турнира могли бы и найти.

Ещё раз внятно сказав Абдулу, что от него требуется, я покинул номер Андерсена.

Вот так всего ничего, а час-то прошёл. Как там с моей партией?

С моей партией всё в порядке: Фишер просто подозвал судью, часы остановили и партию отложили. И партию Ульмана с Андерсеном тоже отложили. А остальные закончились вничью: взволнованные происходящим, гроссмейстеры решили судьбу не искушать. Трудно сосредоточиться, когда игрок за соседним столиком теряет сознание.

Меня позвали в судейскую комнату.

Вот она, тяжкая ноша самаритянина: другие отдыхают, болтают, пьют кофе, а я мало что не завершил партию, так вот теперь к судье зовут. Пустяки? Только не на шахматном турнире. Любая мелочь может сбить настрой.

Мне нередко приходится общаться с писателями — по делам «Поиска». Они жалуются, что их не понимают. Особенно домашние. Мол, ты всё равно сидишь дома, сходи в прачечную, за хлебом, или внука из садика забери, тебе, мол, полезно будет отвлечься на часок-другой. Не понимают, что написание романа или даже небольшого рассказа требуют человека целиком, что если человек не ходит на службу, а работает дома, то он не свободен весь день, а весь день занят. Даже когда чистит зубы — занят.

То ж и шахматист в игровой день.

Меня встретили директор турнира господин Бадави и главный судья господин Шмидт. Встретили как доброго друга. Предложили кофе.

— И что же случилось с господином Андерсеном? — спросил меня Бадави после того, как от кофе я вежливо отказался. — Надеюсь, ничего ужасного?

— С Андерсеном случился солнечный удар.

— Он нуждается в экстренной госпитализации? Мы можем немедленно вызвать самолет.

Я вспомнил, как ехал от аэродрома в отель в раскаленном автобусе. Только этого Андерсену и не хватало.

— Нет, экстренная госпитализация не требуется.

— А сможет ли господин Андерсен вернуться к игре, и если да, то как скоро?

— Не знаю. Я не доверенный врач Андерсена и не официальный врач турнира, у меня нет полномочий решать подобные вопросы.

— Но каково ваше мнение?

— Полагаю, ответ на это можно будет дать через два-три дня. Но я очень удивлюсь, если Андерсен покинет турнир. Он боец, и вернется в строй, — о том, что побудительным мотивом продолжения участия является крупный приз даже за последнее место, упоминать не стал. И так ясно.

— Благодарю, вы нам очень помогли, — сказал господин Бадави.

И я пошел в ресторан. Перед игрой я ничего не ел, только кофе с рахат-лукумом, но сейчас время пришло. Десять недель, тут режим — вещь обязательная, иначе пойдешь вразнос и до финиша доберешься в жалком состоянии.

Другие, видно, думали так же — все были в ресторане. Кроме Андерсена, естественно.

Спасский замахал рукой, приглашая за стол, где он уже сидел с Карповым. Русская фракция. Я подошел: стол большой, места всем хватит.

— Что с Ульфом? — Спасский сыграл немало турниров, со многими на короткой ноге.

— Солнечный удар.

— Играть будет?

— Вероятно. Но следующий тур пропустит. Может, даже два тура.

— Это ничего, турнир длинный. Могут минусы записать, а могут в дни доигрываний пропущенные партии поставить. Как решит турнирный комитет.

Минус — это ноль очков без игры. За пропуск. Сопернику, соответственно, плюс и очко без игры. Шахматисты таким плюсам не очень рады. Но всё же…

— А отчего же солнечный удар? В помещении? — спросил Анатолий.

— Нагрел голову он не в помещении, а когда гулял. На морально-волевых вышел на игру. Партия напряженная, он и не выдержал. Удивительно, что так долго продержался.

— Но он в шапочке гулял, в бейсболке.

— При таком солнце этого мало. Инфракрасные лучи сквозь тонкую бейсболку проходят. Вспомни «Крокодил», там колонизатора рисуют непременно в пробковом шлеме. Вот пробковый шлем — вещь.

Колонизатор (карикатурка из журнала)

Но у меня его нет, да и не одобряется это в Ливии. Символ колониализма. Я почему куфию ношу? Не из желания выделиться, а просто — хорошая защита. Не только темечко закрывает, а всю голову, и шею тоже. Рекомендую. Люди не зря так одеваются. Для жары, для пустыни нет ничего лучше традиционной местной одежды.

— Так она ж тонкая, куфия, как же инфракрасные лучи?

— Не-не-не. Сначала на голову надевают шапочку, а уже сверху платок-куфия. Эшелонированная защита.

— Да, я бы тоже себе взял, — сказал Спасский.

— За чем же дело? Тут лавка неподалеку, я в ней купил.

И мы договорились сходить в лавку. Все равно больше заняться нечем.

И к вечеру, когда солнце спустилось пониже, мы пошли отовариваться. Вшестером: к нам присоединились Хюбнер, Кавалек и Портиш, видно, Спасский их сагитировал.

Шли не торопясь: солнце хоть и низко, жара хоть и спала, а всё ж под сорок. Я-то одет по сезону и к месту: на голове белая куфия, дальше белая рубаха до пят, на ногах сандалии. Издалека если — араб арабом. А остальные — ну, просто детский сад на прогулке. Некоторые даже при галстуках. Да почти все. Культура на шее.

Ну ладно, наши. Нашим с первой поездки внушают: за границей в советском человеке всё должно быть серьёзно. И лицо, и одежда, и дела, и мысли. Начиная от фотографии на паспорт: не вздумайте улыбаться. Костюм тёмных тонов, желательно чёрный, но годится и темно-синий, и серый, и коричневый, если другого нет. Галстук простой, без разноцветья. Красный, голубой, зелёный — ни боже ж мой. Рубашки белые, непременно с длинными рукавами. Туфли черные или коричневые. Носки в цвет костюма. И главное: никогда, ни при каких обстоятельствах не снимайте пиджак!

Но иностранцы тоже и при пиджаках, и при галстуках. Даже здесь, в Джалу, тот же Портиш без пиджака из номера не выйдет. И Хюбнер, и другие. Один Тимман позволяет себе вольности — и волосы длинные, и пиджак вельветовый, и рубашки разноцветные. И без галстука. Молодой ещё. Протестует против буржуазной культуры. Снял галстук — уже протест. Для буржуазии такие протесты не страшны, потому и дозволительны. А так — хочешь, не хочешь, а правила приличия буржуазного общества приходится соблюдать, если мечтаешь занять в этом обществе место выше среднего. А если не мечтаешь, тогда можно и в рванине ходить. А можно сначала походить в рванине, а потом взяться за ум, показав окружающим, что всё, что свой, что уже перебесился.

Карпов, Кавалек, Тимман. Турнир, конечно, другой.

До лавки дошли за двенадцать минут.

Хозяин удивился наплыву. Я объяснил, что требуется. Нет, арабский язык я изучаю только три дня, и говорить даже на уровне пятилетнего ребенка не могу. Но пару дюжин расхожих выражений запомнил — и пользуюсь. Это входит в обучение — разговаривать по возможности много, не стесняясь скудостью знаний. Помогут, подскажут, поправят.

Народ стал тратить доллары, франки, марки. Скупо. Призовые когда ещё будут, а нам здесь жить да жить. Полный наряд купил лишь Спасский, остальные ограничились головными уборами.

А я купил флягу. Большую, литровую, медицинскую. В чехле и на ремешке.

— А это зачем? — спросил Анатолий.

— Для воды, конечно. Выйдешь в жару, и пьешь потихоньку. Глоток, потом ещё глоток. Очень полезная штука. Просто необходимая.

И Карпов со Спасским тут же тоже взяли по фляге.

Глядя на них зашевелились и другие, ан нет. Больше фляг в лавке не оказалось.

— Можно взять в буфете бутылку, — рассудительно сказал Кавалек.

— Можно, — согласился я. — Но флягу удобнее носить.