Пионер. Том III - Клим Ветров

какой-нибудь спецназ. В бою действовали чётко, да и сейчас, те же носилки слепили на скорую руку из досок и плащ-палаток, грузили раненых и несли к грузовику. Стоны, сдавленные крики боли, резкий запах пота и крови смешивался с пороховой гарью. Виталика, бледного как полотно, но стиснувшего зубы, погрузили одним из первых. Я видел, как его глаза, полные боли и усталости, встретились с моими на мгновение — в них читалось облегчение. Рядом тащили двоих срочников из штаба — одного с перебитой рукой, другого с осколочным ранением в бок. И пятерых «белоповязочных», которые еще дышали. Капитан отдавал короткие, отрывистые команды, его лицо оставалось каменным, но взгляд постоянно скользил по нам. Он не приказывал нас обезоружить, не ставил под охрану, но его поза, сцепленные за спиной руки и чуть прищуренные глаза не предвещали ничего хорошего. Атмосфера висела тяжелая, как предгрозовая туча. Мы стояли кучкой, притихшие, перемазанные грязью, копотью и кровью, чувствуя на себе этот колючий, оценивающий взгляд. Гусь нервно переминался с ноги на ногу, Миха хмуро разглядывал ствол своего трофейного «Калаша», Яша-Боян, мрачнее тучи, сидел на ящике, опираясь на колени огромными кулаками, Иван Сосновский отвернулся и молча буравил взглядом стену — тело Толяна уже унесли, но он казалось этого даже не понял.

Из здания штаба вышли несколько солдат, два прапорщика и майор. Все чумазные и усталые. Они выглядели как люди, только что выбравшиеся из ада. Рваная форма, лица в саже и ссадинах, у одного прапора перевязана голова, пропитавшаяся кровью повязка наполовину сползла на глаз. Майор, мужчина лет пятидесяти, крепко сбитый, с орлиным носом и глубокими морщинами у рта, шел впереди. Его фуражка была помята, китель в пыли, но осанка оставалась прямой. Он окинул взглядом площадь, заваленную телами, изрешеченные стены столовой, потом медленно направился к нам. Его шаги были тяжелыми, усталыми, но несущими отпечаток неоспоримого авторитета.

Остановившись в метре от меня, он прищурился. Его глаза, серые и пронзительные, смотрели так пристально, будто пытаясь прочитать мои мысли.

— Ты главный? — голос майора был хриплым от дыма и напряжения, но спокойным, без повышения тона.

Я кивнул.

— Спасибо что помогли. — Он сделал небольшую паузу, давая словам осесть. — Но… позвольте поинтересоваться. Откуда вы? Чьих будете? Объяснитесь.

Его тон был вежливым, даже формально учтивым, он не требовал документов, не угрожал, но такое спокойствие было мнимым. Он давал шанс объясниться, и в то же время ясно давал понять — дурака из себя строить не даст, и на сказки про добрых самаритян не купится. Я чувствовал, как взгляды солдат и моих ребят впились в меня. Что сказать? Правду? Поверит?

— Случайно рядом оказались, — начал я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Услышали стрельбу. Решили помочь. Мы… местные. Ополчение, можно сказать. — Слова казались фальшивыми даже мне.

Майор молчал, его взгляд не отрывался от моих глаз. Он ловил малейшую дрожь века, игру света в зрачках. Его правая рука непроизвольно легла на кобуру пистолета — жест не угрожающий, но красноречивый. Он не верил. Ни одному слову.

— Местные?.. — он повторил медленно, растягивая слова. — Интересно. А оружие откуда?

— Трофеи, — коротко ответил я, понимая бесполезность дальнейших объяснений.

Он кивнул, но в этом кивке не было понимания. Было лишь временное перемирие. Он получил ровно столько ответов, сколько смог выжать сейчас, но разговор был отложен, а не закончен.

— Ладно, — махнул он рукой, резко обрывая допрос. — Разбираться будем позже. Сейчас не до того. — Он повернулся к капитану. — Капитан Сизов! Обеспечьте этим… товарищам… воду, перевязочные, если надо. И наблюдайте. — Последнее слово было сказано с особой четкостью. Приказ был ясен: не трогать, но держать под неусыпным контролем. — Я в комендатуре. Докладывать по обстановке.

Майор развернулся и тяжело зашагал обратно к зданию штаба, оставив нас под бдительным, ничего не выражающим взглядом капитана Сизова и его солдат.

Я же, глядя в спину уходящему майору, понял что мне нужно отдышаться. Отмыться. Отделить себя от этой кровавой бойни, от взглядов парней и недоверия чужих солдат. Давящая тяжесть в груди, смесь адреналинового похмелья и близкой опасности, требовала выхода. Пространства. Хотя бы минуту тишины. Я махнул Гусю, мол, «отлучусь», коротким жестом, который он понял без слов, лишь кивнув, не отрывая настороженного взгляда от капитана Сизова, и направился в сторону задворков части, подальше от площади заваленной телами и от гудящего напряжения у штаба.

Добрел до кустов возле столовой. Густые заросли сирени и дикого шиповника, отгораживающие задний двор части от остального мира. Воздух здесь был чуть чище, пахло влажной землей, прелой листвой и всё той же, но уже приглушенной гарью. Я протиснулся сквозь густые ветви, ощущая, как цепляющиеся шипы царапают куртку. Внутри было полутемно, тихо, как в пещере. Земля под ногами мягкая, утоптанная, а в метре от меня, возле стены, лужа. Неглубокая, с прозрачной водой.

Присел рядом, намочил ладони, холод обжог порезы, но это было почти приятно. Я тер руки, смывая въевшуюся грязь. Потом плеснул воды в лицо, пытаясь смыть усталость и напряжение. Вода стекала по щекам, капала с подбородка. Облегчение. Минутное, но настоящее. Закрыл глаза, опираясь лбом о прохладную, шершавую поверхность стены. Гул в ушах начал стихать.

Не знаю сколько я так сидел, медленно вдыхая воздух и пытаясь найти выход из ситуации, но вдруг заметил движение. Небольшое, едва уловимое. Шевеление в тени, среди зарослей шиповника. Напряжение вернулось мгновенно, смыв минутное успокоение.

Инстинкт сработал раньше мысли. Рука сама потянулась к пистолету за поясом. Холодная рукоятка плотно легла в ладонь. Я пригнулся, и крадучись, стараясь не шуметь, двинулся вперед, заглядывая в образовавшуюся нишу из ветвей и колючек.

Глава 11

— Соня? — имя сорвалось с губ, прежде чем я успел осознать. Он сидел, прислонившись к облупленной стене, весь в слипшейся грязи и темных пятнах. Белесая повязка на руке тускло выделялась в полумраке. Лицо было почти неузнаваемо — маска запекшейся, черноватой крови, сквозь которую проступала мертвенная бледность. Глаза его горели лихорадочным блеском, а губы растянулись в странной, жутковатой улыбке — снисходительной, почти жалостливой, как будто он смотрел на последнего дурака на земле.

— Нет, мама его, — хрипло буркнул он, тут же закашлявшись.

— Какими судьбами? — спросил я, стараясь вложить в голос что-то похожее на обыденность, но он звучал чужим, натянутым.

— А что? — выдохнул Соня, и в этом коротком вопросе прозвучала такая бездна усталости и безразличия, что стало не по себе.

Я сделал шаг ближе, стараясь не смотреть на темное пятно, расползавшееся под ним по