Господин следователь 10 - Евгений Васильевич Шалашов

время забываю ее зажигать. Да и запах горелого масла, по правде-то говоря, не очень нравится.

До печки дошел, едва не наступив на Кузьку — но обошел и хвост остался в порядке, спички на ощупь отыскал.

Ну ё-моё, как же люди хорошо живут, если имеется электричество! Шиш вам, а не план ГОЭЛРО в эпоху императора Александра под номером три.

А теперь еще свечку с подсвечником снять со стола — а воск, как выяснилось, слегка перелился через край, припечатав осветительный прибор к столешнице. Это я сам виноват — подсвечник поставил криво. Посмотрел на часы — половина второго, еще бы спать да спать.

А мерзавец продолжает стучать так, что оконные рамы вот-вот готовы вылететь. Нет, убью гада.

Сунул ноги в калоши, накинул прямо на нижнее белье шинель и пошел к дверям. Подумав, вытащил из стола револьвер и сунул в карман. Кто знает, что там за тип?

— И кого там несет? — почти вежливо поинтересовался я.

— Следователь, открывай! — завопили со двора. — Мне п…й дали, сапоги сняли.

Ничего себе, он ко мне еще и на ты? Застрелить его, что ли, а потом сообщить в полицию, что напали? А ведь и сойдет мне это с рук. Я даже похороны дурака из собственного кармана оплачу, хрен с ним. Но не уверен, что с первого раза убью, а добивать, вроде, и неудобно. Подстрелю, Федышинскому работа, опять будет месяц на меня рычать. Вздохнув, открыл-таки дверь.

Осенней ночью во дворе мало что рассмотришь, свеча тут мало поможет, но разглядел, что передо мной не то мастеровой, не то приказчик — мужик, лет тридцати пяти, пьянехонький, в приличном пальто, в картузе, но босой. Босым в эту пору ходить по улицам не слишком весело.

— Чего орешь?

— Я ж говорю — мне п…й дали, да еще и сапоги сняли.

— Ступай в участок, жалобу приставу напиши, — посоветовал я, собираясь закрыть дверь.

— Тык побили меня — п…й дали, ограбили — сапоги сняли. В участке мне еще раз п…й дадут, да еще и запрут. А ты следователь — злодеев поймать должен, которые меня пи.ли и сапоги снимали..

Вот ведь заладил — люлей да люлей. Нет бы какое-то иное слово употребил. Заело у мужика, словно старую патефонную пластинку. А в полицейском участке, там точно, церемониться с пьяным не станут — поддадут, а наутро добавят.

Объяснять пьяному человеку, что задача следователя — не ловить грабителей, а расследовать преступление, бесполезно. И разъяснять, что обращаться к представителю власти на ты — тем более. В морду бы ему дать, так рука не поднимется пьяного человека бить. К тому же — будь передо мной какой-нибудь купчик или чиновник, врезал бы без зазрения совести, а рабочего человека иной раз пожалеть нужно. Разумеется, мыслю неправильно, но все равно — воспитан так. Так что, бить я его не стану, но в полицейский участок определю.

В кармане шинели у меня револьвер, а еще свисток. Можно стрельнуть, или свистнуть, но лучше этого ночью не делать. Выстрелю — всю улицу всполошу, а на свист городовые могут и не прибежать — дежурный в полицейском участке наверняка спит, не услышит.

Затушив свечу, закрыл поплотнее дверь (на ключ запирать не стану, авось никто не зайдет), кивнул:

— Пошли.

— Куда? — не понял мужик.

— Сапоги искать, — ответил я, ухватывая потерпевшего за руку и поворачивая его лицом к Воскресенскому проспекту.

— Так мне п…й-то дали на Александровском, а мы куда?

— А мы туда.

Мужик не сразу и понял, куда мы идем, но когда понял, попытался вырваться, но уже поздно. Ежели, я кого ухватил, не отпущу. А то, что руку ему немножко вывернул и сделал больно, так он сам виноват — не нужно дергаться. А я злой спросонок.

Не сильно-то я его и обманул — все равно, без полицейского участка не обойтись.

А в участке, конечно же, свет в оконце, но дверь заперта изнутри. На мой стук голос Федора Смирнова посоветовал идти… В общем, далеко бы пришлось идти.

— Федор, у тебя что, борзометр зашкалил? — поинтересовался я. — Своих спросонок не признаешь? Сейчас пешком пойдешь до китайской границы.

Дверь тотчас же открылась и на пороге показался старший городовой Смирнов. Пусть и босой, в расстегнутом мундире, но уже проснувшийся.

— Виноват, ваше высокоблагородие! — покаялся полицейский, а увидев, что я придерживаю трепещущую «добычу», опознал пьянчугу и хмыкнул: — О, Мишка Сазонов нажрался. Сколько ему было говорено дураку — пить не умеешь, не пей.

Воспитательную работу в два часа ночи мне проводить не хотелось, и я просто толкнул пьяного в руки Смирнова.

— Федор, забери этого сукина сына, запри его в камеру, пусть до утра посидит. Утром решим, что с ним делать.

А что тут делать? Пьяный или не пьяный — неважно, а грабеж, он и есть грабеж. Придется жалобу принимать, злодеев искать. Но пущай пока потерпевший в чувство придет.

Сазонов еще покочевряжился, пытаясь что-то доказать, но Смирнов уже тащил его в сторону ближайшей камеры. Открыл дверь, придал ему небольшое ускорение (коленкой, но я этого не видел) и вернулся обратно.

— Готово, ваше высокоблагородие, — радостно доложил Смирнов, а потом рассмотрел — как выглядит господин следователь. Думаю, что в шинели, из-под которой торчат ноги в подштанниках, да еще и в калошах на босу ногу, у меня вид был впечатляющий.

Пришлось объяснить — отчего это у коллежского асессора неподобающий вид.

— Вишь, вломился ко мне во двор этот засранец, козу напугал, чуть стекла не выбил. В чем был, так и выскочил, только шинель накинул, — сообщил я. Но слишком сильно оправдываться, или, тем паче извиняться перед нижним чином не стану.

— Завтра, как пристав придет, пусть показания у него запишет. Мне сказал, что побили (я чуть было сам не употребил нецензурное слово, но сдержался), сапоги сняли. Скорее всего — с кем пил, те и сняли. Завтра расспросите — станет жалобу подавать, нет ли, но внушение за снятые сапоги сделать нужно. Без лишнего членовредительства, но так, чтобы доходчиво.

— Так ваше высокоблагородие, я и так знаю, кто с Мишки сапоги снял. Ванька Курицын да Петька Белов. И сапоги, небось, у Мишки уже дома стоят. Не в первый раз, чай.

— А что, бывало такое? — удивился я.

— Уже раза два бывало. Мишка — мужик