Рубеж веков-2 - Ludvig Normaien

— Э, нет, думаем что знаем не больше твоего…

Глава 9

В середине дня пошел дождь. Озябший, усталый, мокрый маленький отряд пробирался к возможной стоянке разбитых солдат двух турм.

Теодор шёл и думал о том, что лишь бы не намок среди припасов и в бандольере порох. А ещё хотелось не помереть в безвестности в этих горных лесах. Зажав рукой одну из деревянных бутылочек (колб, зарядцев), он забормотал искаженную молитву, подходящую к случаю:

— Святые апостолы, искоренители безбожия и истиной веры насадители, помогите избавиться от всякого зла и вражьей лести, твёрдо сохранять веру, в ней ни ранами, ни прещением, ни мором, ни каким гневом от Создателя своего истреблены будем, но мирную проживём здесь жизнь и когда-нибудь увидим всё же благосостоятельность на земле живущих, славя Отца, и Сына, и Святого Духа, Единого в Троице славимого и покланяемого Бога, ныне, и всегда, и во веки веков. Двенадцать апостолов, сберегите меня, а я отслужу. Аминь.

Дождь прекратился, когда до наступления темноты оставалось совсем немного времени. Ночь хотелось провести в безопасном месте, и потому Рыжеусый Евстафий и Болтливый Константин, приодевшиеся в более целые одежки азапов, вели Теодора с конями выкладываясь изо всех сил.

Когда ещё только подходили к тому самому месту о котором говорили солдаты, то не встретили ни одного охранного поста, что говорило о том, что: либо уже никого на месте лагеря нет, либо всем плевать, либо народа слишком мало для того, чтобы ещё и в охране стоять.

Но так как вокруг воняли кучи остатков жизнедеятельности, то по крайней мере люди тут когда-то были. По этому запаху можно было отыскать любой армейский лагерь.

Довольно большая поляна была окружена старыми буками, они росли плотно, смыкаясь кронами, и на поляне от этого создавался резонанс.

Ткодор прикинул, что выбрал бы другое место, где было бы больше обзора. Или хотя бы выставил охранные посты, как советовали в Стратегиконе.

На поляну он вышел с зажженным фитилем, удерживая аркебузу на предплечье. Слава Всевышнему — порох не промок. Да и вообще р в плохом иногда есть хоть что-то хорошее: благодаря дождю вычистил одежду от крови — она была залита кровью от ворота до самого пояса.

В глубине поляны горели несколько небольших костров, нещадно треща и дымя мокрыми ветками, отчего на ней казалось было более темно, чем за её пределами. Возле них сидели, молча или разговаривая и спали, похрапывая, на кучах веток и под своими истершимися кафтанами, бормоча сквозь сон.

На первый взгляд, собравшихся тут было примерно две дюжины. Как и все солдаты, эти производили впечатление битых жизнью людей. По сравнению с обычными городскими жителями (даже с прочими ромеями), они как бы усохли от солнца, от ветра, от непогоды и неба, которое круглые сутки было над ними. Кожа на их лицах, руках, на груди была загорелой почти дочерна, сильно обветрилась, огрубела. Ни в одном из них не осталось ни жиринки. Тела состояли из костей, жил и твердых, как дерево, мускулов. Другим было не выжить.

Виделись и шалаши. Для полноценного армейского лагеря было слишком тихо. Не визжали кони, не блеяли овцы.

Тишина и дух уныния витали над этим местом.

Двух вернувшихся ромеев встречали негромкими приветствиями. Люди подтягивались к ним, чтобы узнать о том где они были, что видели, откуда кони, вещички и не принесли ли они еды. Среди расспрашивающих были и те, кто, заложив большие пальцы за ремни, молча стояли и внимательно слушали, изучающе глядя на Теодора, и на его выделяющуюся, богатую, в сравнении со всеми, экипировку.

Пока эти двое рассказывали всём о своих приключениях, Теодор попросил показать ему старшего из присутствующих.

Его и провели к одному из костров, у которого лежали люди, ткнув пальцем в одного, рядом с которым лежало короткое копье, символ власти офицеров в ромейских турмах — эспонтон.

— Вот этот старший.

Старший среди беглецов лежал, молчал, кашляя и порой харкая кровью. Одна сторона его лица страшно опухла. В нём с трудом можно было узнать гемилохита Натана Молинара, командира его кентархии.

Передвигаться гемилохит уже не мог. Он порой пытался что-то показать знаками, но никто ничего не понимал. Моленар не мог принимать пищу, и только порой еле-еле глотал тёплую воду.

Теодор посидел рядом с ним. Хоть и никогда не было особого взаимопонимания между ними, он сочувствовал храброму зарубежному офицеру, который получил тяжёлое ранение в войне за восстановление империи в том числе.

Прежде чем он ушёл, Моленар за кряхтел, привстал и выплевывая тёмную кровь, пододвинул ему эспонтон. Это видели бывшие рядом люди, и никто не сказал Теодору ни слова, когда он забрал его с собой.

Лемк слишком устал за день, и когда увидел несколько человек из своей кентархии, соорудил немудреную постель и согревшись у костра — сам не заметил, как уснул. Глубокой ночью, когда все уже спали, проснулся. Да, посты не выставлены. Да, опасно. Но пообещал себе подумать об этом утром и вновь крепко уснул.

Проснулся по привычке на рассвете, одним из первых и промерзнув от весенней свежести, отправился разводить костер. Там, где лежал Натан Моленар, стояли пару латинян.

Взглянув на Лемка, один из них сплюнул:

— Лейтенант подох!

Гемилохит лежал точно так же, как вчера его Лемк и оставил. Только закоченевший, абсолютно спокойный и полностью мертвый. Белое, молочное лицо, полуприкрытые веками белёсые глаза, посиневшие губы.

Лагерь пробудился и все начали обсуждать главный, насущный вопрос: Кто будет главным и что вообще делать?

Теодор считал, что ответ на первый вопрос может быть только один: старшим по званию среди собравшихся был он, и дальнейшие дискуссии были бесполезны. Однако был ещё один человек из латинян — декарх латинян, настоящий сицилиец (в отличие от ромеев Сицилийской турмы) Гастон Манкузо, заявивший о том, что именно он становится теперь главным. Главным его доводом было то, что именно Моленар и он вывели большую часть из находившихся в лагере солдат из-под удара наседавших агарян. Были у него и товарищи — Фоти, Каррадо, Иво, Джачинто и несколько ромеев не из родной теодоровской турмы.

В ходе возникшей перепалки, на сторону Лемка встали Рыжеусый Евстафий и Болтливый Константин, и ещё человек семь: пару Аркадиев, Влас, Харитон, Орест, Митрофан и Ефим (как узнал он позднее). Мало того, что Моленар отдал ему свой эспонтон и Теодор был свой, из своей турмы и